— Ваше высокоблагородие, разрешите? — взял слово командир батальона капитан Григорьев. — Может, пластуны в тыл врага проведут пару рот наших стрелков? Тогда турки не выдержат двойного удара.
— Спасибо, капитан, за ваши слова. Думал я над этим. Мысль хорошая, но нельзя забывать, что турки давно находятся здесь и наверняка перекрыли тропы.
— А как же тогда есаул со своими людьми? — не успокаивался Григорьев.
— Есаул и его люди обучены передвигаться скрытно в темноте и они вырежут все посты и секреты на пути взвода снайперов, которые тоже, с учетом своей воинской профессией, приучены к скрытному передвижению. Большая масса солдат создает много шума и может быть обнаружена, о последствиях я лучше умолчу, сами знаете, что станется с нашими воинами. Трофимов и Грушевский выходят со своими людьми в полночь, мы начинаем атаку все одновременно с восходом солнца. Сейчас прошу всех пройти в свои подразделения и еще раз проверить готовность.
— Ваше высокоблагородие, — поднял я руку, — с вашего разрешения выскажу просьбу. — Поскольку снайперы подпоручика будут в непосредственной близости от противника, прошу обозначить свое место тремя ракетами красного, желтого и зеленого цвета.
— Разумное предложение, — согласился подполковник. — Кто еще хочет высказаться?
— Господа, я человек мирной профессии, — встал с места доктор Гольдберг, — в ваших премудростях не понимаю, но хочу попросить оказывать помощь санитарам в выносе раненых.
— Яков Гершевич, обязательно наши солдаты помогут вашим санитарам, — заверил Светлов, — но только после занятия позиций неприятеля. — А пока этого не случиться — обходитесь наличными силами.
В палатке я вместе с поручиком Мутных распределял цели между огневыми взводами, старался, чтобы нагрузка между всеми была распределена пропорционально. Подпоручики внимательно слушали, заносили мои распоряжения в блокноты, сверялись с картой. Один Марков не принимал участие в обсуждении предстоящего боя. Приказал использовать осколочно-фугасные и зажигательные мины, пусть взрывается все, что взрывается, и горит, что может гореть. По моей просьбе командиры взводов повторили поставленные задачи и я убедился, что меня они правильно поняли. Подпоручиков и поручика отпустил, а Маркова оставил.
— Василий Петрович, ты извини, что я так с тобой без чинов общаюсь, — сказал я, когда мы остались одни. — Не могу я тебя понять. То ты рвешься в бой, стараешься везде успеть, проявляешь кипучую деятельность, то безучастно присутствуешь на совещании перед боем. Даже свою задачу не уточнил. Признайся, тебе страшно?
