— Ждешь звонка? Я же здесь, кто это еще смеет занимать твое время?
Зоркоглазый, однако. Заметил, что я то и дело скашиваюсь на лежащий у мойки телефон.
— Не все крутится вокруг тебя. Смирись и не печалься, друг мой, — фыркаю я, под завязку заправляясь кофеином.
Данилов театрально откладывает вилку и с укоризной, смешанной с насмешкой, скрещивает руки на груди.
— Бьешь по больному, где твоя человечность? Такие вещи не говорят без подготовки, — спектакль окончился не начинаясь. Дима снова занялся поеданием завтрака. — А ешли серьешно?
С усмешкой качаю головой.
— Прожуй, а потом говори.
Вообще-то, я жду, когда перезвонят из страховой компании. Еще с ночи отправила им смс, но пока без ответа. Надеюсь у них не выходной. Хотелось бы расправиться с этим делом поскорее.
— Как скашешь бошш, — кивает в тарелку тот. — О…
“О” было обращено появившейся в коридоре Еве, с полузакрытыми глазами стесывающей углы стен. Пробуждение всегда давалось ей с трудом.
— Чего шумите? — пробурчала она, потирая глаза и вваливаясь на кухню.
— Привет сонным пандам, — хмыкаю я, разглядывая ее пижаму, на майке которой распростерся черно-белый медведь.
— Отвали, — огрызнулась та, наглейшим образом отбирая у меня кружку.
Данилов даже отвлекся от еды.
— О, так ты и есть Ева? Приятно познакомиться.
— Без обид, но не взаимно, — отвешивает ему та без особого интереса.
Нет, я, конечно, могу начать лекцию о хороших манерах, но не стану. Пускай гость выкручивается сам.
— Как прикажешь, — тем временем миролюбиво продолжает Дима. — А вы…? — тыканье пальцем то на меня, то на Еву откровенно намекало, что требовался ответ.
— Головная боль друг друга, — отвечаю я.
— Это понятно… Сестры? Вы чем-то похожи.
— Типа того, — киваю я, протягивая “сестричке” тарелку с завтраком. — Она приехала не так давно, а насколько задержится — увы, не знаю.
— Забавно, — сам себе кивает Данилов, разглядывая юную особу. — И как тебе Петербург? Нравится?
Ева в ответ смотрит на него, как на назойливую мошкару, мельтешащую у носа.
— Мне типа четырнадцать. Что мне может нравиться? — театрально закатанные глаза. — Как там отвечают обычно? Жизнь отстой, боль и никто меня не понимает. Пойду поем, а затем повешусь с горя, — и взмахнув на прощание моей же чашкой, девчонка гордо удаляется обратно в комнату.
— Люстру только не разбей, когда будешь петлю вешать, — кричу ей вдогонку, едва сдерживая улыбку. Язычок как бритва у этой девицы. Не то что палец откусит, по локоть оттяпает и не подавится.
