Москва была идеей фикс. Это сейчас я, мудрый, понимаю, что это просто большой город, и если есть приличная работа, не пропадешь. А тогда переезд казался неподъемным, колоссальным мероприятием с библейским размахом, сродни бегству в Египет.
И вот ты лежишь в холодной глине Нижнеисетского кладбища, с цветами, как сам же и предсказал в стихотворении, а я живу в столице нашей родины городе-герое Москве. А ведь могло быть наоборот, могло, я знаю. Просто так карта легла, так (как это в “Трепанации…”? — приеду перечитаю) — в кошмарном порядке убывания расположились имена литераторов в перечне жюри премии “Мрамор”: Роман Тягунов, Борис Рыжий, Олег Дозморов, Дмитрий Рябоконь. Первым погиб Роман. Потом ты. Следующий, выходит, я. Вот ведь какая закавыка получается, как говорил, бывало, первый российский президент своему верному правительству. Но не было дня, слышишь, Боря, не было за эти чертовы четыре года ни одного дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Сижу ль меж юношей безумных, еду ли ночью по улице темной, дергаюсь ли, увидев свое отражение в окне, в вагоне метро, где провожу два часа в день, а стало быть, почти четверо суток в месяц или месяц в год. Стою ли в очереди в “Билле” вечером, набрав к ужину того-сего в юркую сетчатую корзину на колесиках (увеличивает продажи в супермаркетах самообслуживания на пятьдесят процентов), я думаю о тебе. И если вы мне скажете, что мне делать с собой дальше, буду благодарен.
Это благодаря тебе, мальчику со свердловской окраины, блоковская музыка победила все прочие поэтические шумы и стала главной мелодией в эфире русской поэзии прошлого столетия. Это благодаря тебе она закрыла какофонический век, который когда-то открыла с железным скрежетом. Это благодаря тебе я понял и полюбил Блока — лучшего поэта ХХ века. Это благодаря тебе я стал поэтом, во всяком случае, надеюсь, что стал или скоро им стану. Мне больше некому звонить, чтобы рассказать последние новости об исполнениях Димы Рябоконя, мне стало не с кем обсудить последние поэтические подборки “Знамени”. Не с кем поржать над местными горе-писателями, а ведь один из них, что жил в соседнем с твоим подъезде, уже состряпал и издал грязные мемуары о тебе, а другой, который никогда не любил твоих стихов, написал мрачную псевдонаучную книгу и теперь предлагает ее всем московским издательствам. Но почему уныло молчат все твои друзья? Почему они разобщены и деморализованы? Почему громче всех слышны голоса тех, кто тебя всегда ненавидел?
