− Я оставляю вас на время, пока не вернусь. Вот деньги, − майор деловито протянул расшитый бисером кошель. −Снимешь квартиру. Здесь при умеренном расходе хватит на полгода. Если через этот срок не явлюсь −поставь за меня в iglesia21 свечу.
Пузатый золотыми кошелек тяжело брякнулся к сапогам владельца.
− Тереза-а!
Мексиканка была не из тех, кто разрешал держать себя на коротком поводке. Она уже вскочила в седло и, не сказав ни слова, хлестнула кнутом жеребца.
− Что ты делаешь со мной, старая ведьма? − Дон Луис скривился от боли.
В комнате пахло тортильей, жарким и той вонью, что напоминает запах овощей на грани гниения.
− Я просто роюсь в ваших ранах, сеньор, − спокойно буркнула Сильвилла. − У вас их больше, чем у меня седых волос.
Он с раздражением посмотрел на ее руки и, морщась от боли, прохрипел:
− Будь я лошадью, уже раз сто так бы лягнул тебя, старая, что ты собрала бы все стулья в вашем сарае.
− Ой, кабальеро! Ежели б вы были лошадью, я давно пристрелила бы вас и не горбатилась почем зря. − Расплывающийся бюст хозяйки ходил ходуном. Ее терзала грудная жаба. − И не орите, будто рожать собрались, дорогой сеньор де Аргуэлло. Я лечу вас по старинному индейскому рецепту моих предков.
Сильвилла осклабилась, показав неровные зубы. Крупные, они придавали ее лицу сходство с лукавой кобыльей мордой.
− Ну и воняет же, − капитан брезгливо покосился на темную и тягучую, как смола, мазь, которую толстуха ловко подцепляла указательным пальцем из горбатой половинки черепашьего панциря.
− Черт побери, я не такой уж и больной, мамаша. И если вы перестанете втирать в меня эту гадость при-горшнями, я скоро буду на ногах!
− Молчите лучше, сеньор, − Сильвилла потуже увязала замызганный пестрый платок и погрозила испачканным пальцем: − С болтовней уходит жизненная сила. Вам надо уснуть, дон. И не обижайтесь: поучая мужчин, женщины учатся сами.
В лицо капитану пахнуло пряностями, какими заядлые курильщики перебивают запах табака. Сильвилла поднялась со стула и, что-то кудахча под нос, удалилась.
* * *
Капитан дон Луис де Аргуэлло уже третий день лежал пластом. К вечеру его, как заколдованного, начинало лихорадить. Он чувствовал жар, язык сухим листом прилипал к небу.
Хотя Луиса и обмыли заботливые руки Сильвиллы, вид у него был еще тот. На лице запеклись коросты глубоких царапин, на груди, точно фамильный росчерк, пылал след шпаги майора. Капитан был зол, как раненый бойцовый бык, и жаждал реванша. Его плечи нервно подергивались под рубахой.
