– А болотная гадюка, которую ты ей в постель подсунула? – напомнила Дарна, выудив из сундука простенькое домашнее платье, больше похожее на рясу послушницы скита. – А горсть репьёв под седлом? Гулда чуть шею не свернула, когда бедная скотина её сбросила. Она ж даже ноги в стремена сунуть не успела. Не будь рядом твоего… Не будь рядом князя, точно бы убилась. Или конь бы затоптал: тоже пострадал бедолага невинным.
– Тебе доставляет удовольствие вгонять меня в стыд? – скинув рубашку, Ринда поёжилась от холода.
Обнажённое тело махом обметало мурашками.
– А он у тебя что, прорезался? – сунув ей платье-рясу, проворчала Дарна.
И направилась к открытой печи: затопить, дабы изнеженная в скиту княжна не мёрзла. Хотя лето уже началось, ночи всё ещё стылые.
– Не перегибай, – поморщилась Ринда, нырнув в холодное платье. – И не путай детские обиды с бесстыдством взрослого. Можешь не верить, но мне так-таки стыдно за те выходки.
– Верю, – возясь с аккуратно сложенными у печи дровами, вздохнула Дарна. – Только, смею тебе заметить, то были не выходки. То было самое натуральное злодейство. И вовсе не детское. До такого далеко не каждый ребёнок додумается. Да и не каждый взрослый.
– Хочешь сказать, что я жестока? – весьма заинтересованно уточнила Ринда, кутаясь в старый меховой плащ.
– А ты как думаешь? – зачиркала кресалом подруга.
– Думаю, что я не столь жестока, сколько не умею себе отказывать. Настоятельница каждый день твердила, что мне с моим упрямым себялюбием нужно бороться, как с врагом. Все десять лет вдалбливала, – задумчиво поделилась Ринда.
– Успешно? – тоже весьма заинтересованно уточнила Дарна, помогая огню набрать силу.
– Она говорила, что побороть это насовсем не выйдет. Так не бывает. Дескать, какими мы рождаемся, такими и помрём. Так что это борьба длиной в целую жизнь.
– Мудрая женщина, – покивала воительница, продолжая сидеть на корточках у очага и пялясь на огонь.
Вот уж, с чем не поспоришь, так с этим.
Ох, и намучилась же наставница скита со свалившейся на её голову обуянной гордыней злонравной соплячкой. Поначалу Ринда ни в какую не желала слушать то, что несло ей пользу. Кобенилась, как последняя дура, вставала в позу. Потом как-то незаметно стала прислушиваться, а после и примерять на себя.
Послушницы, что нарочито не желали общаться с высокородной строптивицей, постепенно всё чаще удостаивали Ринду беседой. А поговорить с ними было о чём: в скит неисправимых дур не принимали. Да и там учили их многому такому, что недоступно прочим женщинам. Как и большинству мужиков. Как быстро юная княжна позабыла и отца, и мачеху, Ринда не помнила: жизнь в скиту увлекла её с необоримой силой. Ей было так хорошо, так невероятно интересно, что через год, когда отец за ней прислал, наотрез отказалась возвращаться туда, где ничего не грело.
