Чуть не взвыл от боли, когда дверь, будто издеваясь, снова громыхнула. Ну да: на входе ею бухать не велели, а про выход разговора не было.
– Где вас только берут, – едва не заплакал Рун, – на мою голову? Будто нарочно прикончить вознамерились. Лучше бы отравили паршивцы.
Не успел раздышаться, как дверь тихонько скрипнула, пропуская в его келью первую гостью.
– Наконец-то, – раздражённо выдохнула она, привычно прошествовав к гостевому креслу.
Обстоятельно подобрала широкие юбки и уселась, как у себя дома. Рун смотрел на неё и чувствовал, как досада разгорается в истомившемся за полдня теле. И ведь не прогонишь. Как не крути, клятва старому дружку Риндольфу и её касается: скорбной княжьей вдовы Гулды – дочери старого Гуфрена Лукавого.
Вот кого никакая лихоманка не берёт. Они ж, почитай, ровесники, а властитель княжества Гуннон-Южный берег крутится целыми днями, как заведённый. Скрипит, конечно, кряхтит да за бока хватается. Но силушки в нём ещё надолго хватит. Как и жадности со злобой. И угораздило же Риндольфа втюриться в дочку этого старого упыря! Раздобыл для всего Риннона болячку – задумчиво наблюдал Рун, как устраивается напротив гостья. Будто гнездо тут намеревается свить – хозяйственная бабёнка.
И, как не крути, вполне себе достойная: не злодейка, не дура набитая. И над делами княжества – после смерти мужа – с утра до вечера убивается. Жаль бестолку. С той поры, как поместные воины Риннона повышибли из княжьей крепости советничков её отца – что слетелись туда после смерти князя Риндольфа – Гулда заметно подрастерялась. Ставленники князя Гуфрена хоть и пытались грести под своего хозяина, да дело своё знали: порядок в княжестве блюли. А без них поместные владельцы давят свою княгинюшку во все бока. Так и норовят облапошить да навязать вдовице свою волю. И падчерица ей свет застит… Сиротка.
Рун только головой покачал, подумав о старшей дочери Риндольфа. Беда приходит не со смертью матери – с приходом мачехи.
– Ты опять мною недоволен? – сходу обиделась притихшая Гулда, ожидая из вежливости, когда верховник к ней обратится.
– У меня все заботы лишь о тебе, – проворчал Рун. – Ты у нас, конечно, красавица писанная. Только мне оно давно без надобности.
Гулда – высокая, большегрудая, белокожая, большеглазая да золотоволосая красотка – польщённо улыбнулась. Расцвела, засияв синевой очей. И без того прямой стан вытянулся струной – хороша, нечего сказать. Да и молода: всего-то двадцать восьмой годок доживает. Можно понять, отчего у Риндольфа взыграло ретивое и начисто повыдуло из башки весь разум. А пыжился-то, врал, дескать, все мысли у него о наследнике. Мол, приведёт он в дом жену – к слову сказать, лишь восьмью годочками старше дочки – и та немедля родит ему сына.
