— Очень подробный план, спасибо, что изложила, — Кампари смотрел в стену. — Хотя Дик не ходит ко мне по утрам.
— Не смеши меня. Что ещё может связывать тебя и уволенную курьершу, выкидыш второго разряда?
— А вот это уже интересно, — прошептал Кампари, чувствуя, что верхняя губа подёргивается, обнажая зубы. — Хочешь сказать, она мне не ровня? Мы ж все — «винтики одного механизма», невзирая на разряды и род занятий.
— Ты сам так не думаешь. Мне пора. Я тебя предупредила.
Сентябрь принёс жаркие, засушливые дни, а ночами у обитателей восточной стены стучали зубы — систему отопления включали в монастыре лишь к началу ноября.
Бессонница не отступала, кататония сменялась истерическим возбуждением. Кампари покрывал страницы блокнота клубками зачёркиваний, неровными строчками о наводнениях, огне и смерти. Его преследовал запах гнилой крови.
Рисующий кошмары архитектор Пау, с потерей которого командор смирился, стал навязчивой идеей. Кампари невольно представлял его похожим на себя самого, только моложе, красивей, лучше. Всё, что в Кампари было намёком, эскизом, в Пау было чётким, уверенным штрихом.
«Блестящие способности, большие виды на будущее», — Кампари наслушался восторженных отзывов и в старшей школе, и в Центре, но в глубине души знал: они яйца выеденного не стоят. Он пускал пыль в глаза, потому что не попал в отупляющие жернова интерната, а на деле никогда не отличался вниманием и усидчивостью, и без монастыря светил бы ему второй разряд.
Пау был несомненно талантлив. Пока командор вился ужом в своих ограниченных полномочиях и прятал во внутренний карман неприметный блокнот, Пау выходил из берегов, выплёскивался на стены комнаты, на бумагу, которую не имел права расходовать, и кончил там, где и должен был. Скорее всего, Пау никогда не выйдет из Психиатрического отдела, став первым «неизлечимым безумцем» за сотню лет. В этой развязке было величие. Командор с радостью поменялся бы с ним местами.
С радостью. Кампари с изумлением понял, как не хватает ему способности радоваться. Игра света на стенах, ночной порыв ветра в окно, полумрак библиотеки, бесстыжий лоск отражения в зеркале — всё проходило мимо.
Так и до Медицинского Совета недалеко: «Давайте двойную дозу, только пусть меня отпустит». Надо было встряхнуться. Грубые, примитивные меры — самые верные. От внешнего к внутреннему.
