В декабре сорок третьего года мама взяла билеты в Большой театр. Это было одно из первых представлений после возвращения труппы из эвакуации, с Урала и из Сибири, причем вернулись еще далеко не все, но театр уже работал. Купить билеты стоило немалого труда. Это был «Щелкунчик» — и мама была наполнена такой радостью, таким волнением и восторгом, что ей очень хотелось, чтобы и дочь скорей наполнилась, как воздушный шарик, этим ощущением чуда, чтобы «чудесное» передалось ей по воздуху, но оно все никак не передавалось. Огромные помещения Большого как будто немного вымерзли, в зале многие сидели в накинутых на плечи пальто.
Яркость костюмов, золотистость всей сцены и невероятная мелодичность музыки, которая ей показалась нарочито детской и потому не понравилась (или понравилась не вполне), — как бы упирались другим краем в черную глухоту и промерзлую тишину, пахнущую сырым залежавшимся мехом и ботинками. Соню это немного смущало. Одно никак не совмещалось с другим. И только когда зажегся свет и раздались бешеные крики и аплодисменты, — она поверила, что это действительно театр.
Словом, все это на сцене действовало на нее совсем не так беспощадно и сильно, как вот эти куски из сожженных книг, которые она выучивала наизусть и повторяла перед сном, как молитвы.
А в феврале сорок четвертого года ее позвали на день рождения.
Позвала Катя Мотылькова, одноклассница, которая жила довольно далеко от Замоскворечья, в районе Белорусского вокзала, где-то на Бутырском валу. Ехать туда предстояло на метро, и потом еще идти пешком. От Кати ее должна была забрать мама, потому что в темное время суток девочкам одним ходить по Москве опасно, это было общеизвестно и не обсуждалось.
Она приехала в гости, почти задыхаясь от волнения, с каким-то морковным кексом в виде подарка — его заранее испекла мама. На детские дни рождения ее никогда еще не звали, и она не знала, как это происходит, как все должно быть. Катя Мотылькова, отец которой работал в каком-то важном наркомате, пригласила на день рождения девочек из своей женской школы и мальчиков из соседней мужской, а соседней была школа в Лазаревском переулке.
Мальчиков было трое: Мишка Соловьёв, Сима Каневский и Яша Либерман.
Ну а девочек было сразу восемь. Мальчики стеснялись, говорили скупо, больше налегали на чай с пирожными.
Все они помнили пирожные довольно плохо, еще с довоенных времен, и откусывали сначала с большой осторожностью.
— Ну чего вы стесняетесь? — неожиданно пробасила Катя Мотылькова. Голос у нее был густой, не по летам взрослый. Она чинно сидела во главе стола в своем зеленом платье из поплина и принимала поздравления. — Ешьте пирожные, а то они пропадут, будет очень обидно.
