Кажется, я кричала на него… Говорила со злостью, что они все одичали в огромном доме и не замечают, как переходят грань. Что так не должно быть, что я живой человек, а не игрушка, и я ни в чем не виновата. Да, точно. Я помню, как произносила эти слова прямо ему в лицо.
Еще я упрямо поправляла майку, связывая разорванные концы. Ткань порвалась, не выдержав вторую пару мужских рук за вечер. Я закрывалась как могла, а когда ни черта не получилось, расплакалась по-настоящему, сорвавшись в эмоции.
Дальше провал… Пустота.
Только смазанные детали остались в памяти.
Его джинсовая рубашка, которую он бросил на мои бедра.
Чьи-то шаги сбоку.
Потом появился тот врач из дорогой иномарки и сделал мне укол.
— Черт, — вырывается из груди.
Я провожу пальцами по рукам, ища место укола.
Меня пугает, что мне что-то вкололи, и сделали это без спроса и без знакомства с моей медицинской картой. Хотя, скорее всего, в шприце было успокоительное, чтобы я заснула поскорее и перестала истерить. Я точно была не в себе, меня впервые довели до эмоционального срыва, я даже не могу припомнить до конца вчерашний вечер.
Но сейчас мне легче. Я обвожу взглядом спальню и замечаю новые вещи: мне принесли две вазы с чайными розами, которые источают приятный сладковатый запах, четыре торшера, которые поставлены в каждый угол комнаты и были включены всю ночь, и дюжину пакетов, которыми завален угловой диван у окна.
— Какой-то сумасшедший дом, — произношу вслух, не веря, что вижу перед собой гору оранжевых пакетов из главного модного магазина страны.
Их вертолетом сюда что ли доставили?
И зачем?
Я не составила список, о котором говорила Марина, но вещи все равно привезли.
— Грубый. Злой. Одичавший. И привыкший решать проблемы деньгами.
Я встаю с кровати и со стоном понимаю, что до сих пор закутана в рубашку Хозяина.
Вот и доброе утро!
Как тут не завестись прямо с утра? Я нетерпеливо срываю джинсовку с плеч и уже хочу закинуть ее в дальний угол, как замечаю странную вещь. Правая сторона рубашки имеет подкладку из жесткого материала. Весь правый рукав и половинка спины прошита второй тканью, которая выглядит то ли как корсет, то ли как защита.
Я сжимаю рубашку в руках и не могу понять, почему так. Зачем это вообще нужно? И почему только одна сторона?
— Саша, — Марина зовет меня тихим голосом прежде, чем войти.
— Да, Марина. Можете войти.
Я заранее знаю, что увижу ее виноватый взгляд и поджатые губы. Домработница — островок адекватности в этом доме, она говорит спокойным голосом, смотрит как нормальный человек и, если честно, помогает мне сохранить рассудок.
