Шутка ли - идти в Москву с доносом! Хлебнешь горя на допросах, не поверят - пытка, а поверят - все равно на цепи целый год будут держать.
Измучился я, слушая Никанора. Вспомню вчерашнюю ночь, и так злобой и зальет меня,- горло бы перегрыз старому погубителю, распутнику, вору! Надвинул колпак и говорю Никанору:
- И думать нам нечего. Хоть умереть, а государя известим об измене. Идем в Москву.
И пошли. И промаялись мы всю осень и зиму до великого поста. Таскали нас по приказам. Возили в кандалах в Смоленск. Никанору ноги поморозили,совсем старичок ума решился. А я терпел. Как тогда окаменело сердце-так и лежало камнем. Пытки принимал без крика. Многое передумал, лежа в подвалах на гнилой соломе. Так и положил - быть греху с одной Матреной, а не быть замучаю сам себя. Молод был, горяч и обет свой монашеский не нарушал.
Государевым приказом дело велено было прекратить. Выдали нам пачпорта -отпустили на четыре стороны. До весны прожили мы в Москве за рекой Яузой, у стрелецкой вдовы, а чуть стало теплее - поклонился я Никанору в землю, попросил благословения и ушел по Курской дороге. Шел - все песни пел.
Около Курска меня поймали драгуны как бродягу и забрили в солдаты. Сначала бегал, конечно,- ловили и пороли сильно. Только от злости и жив остался. Потом попривык и научился грамоте. В то время можно было из простых в люди выходить, и я первую нашивку получил в баталии, когда били мы генерала Левенгаупта.
А месяца за три до этого послан я был в Борщаговку в гетманский обоз за порохом. Подъезжаю на вечерней заре. Смотрю - за селением на поле стоит высокий помост, кругом - в две шеренги солдаты при оружии и с барабаном. За ними казаки, бабы, простой народ. На помост вводят двоих, развязали им руки, они крестятся.
Я лезу с конем прямо на народ, вглядываюсь... Господи, Кочубей!.. Старый, седой, бородой оброс, голова трясется. Палач схватил его за курчавые волосы, пригнул к плахе и ударил топором по шее, как мясо рубят...
У меня глаза закатились, закачался в седле. Народ валит назад, расходится... И мимо меня на вороном жеребце едет шагом худой, носатый старик в белом кафтане, лицо землистое, глаза наполовину закрыты, на шапке дрожит, сверкает алмазное перо. Проехал, и вином от него сильно запахло.
Да... знать бы тогда мне в лицо гетмана Мазепу,- не разговаривал бы с вами сейчас!
А Матрену, говорят, казаки в обозе задушили попонами в ту же ночь.
КОММЕНТАРИИ
НАВАЖДЕНИЕ
