— Ну у тебя зае**сь тело... и что плохого потрахаться?
— Потому что это ничего не изменит. Я как будто заведу интрижку, не изменяя при этом мужу. Мужу, которого брошу, как только он все вспомнит. Он меня не хочет, он меня не знает. Его тело реагирует на меня чисто по привычке, мне кажется. А пустая голова не засоряет эфир помехами.
— И что ты предлагаешь?
— Не усложнять. Пусть вспомнит.
— И уйдёт навсегда?
— Никуда не денется, у нас трое детей — это раз. Я сама не знаю, чего хочу — это два.
Ника опускает руки на мои плечи и коротко их сжимает, будто собирается делать массаж.
— Разберись, обязательно.
Она гуляет кончиками пальцев по моим рукам, и я знаю, что если открою глаза — увижу, что она откинула голову и расслабленно сгорбилась.
— Я не стану девочкой на ночь... —говорю я сама себе.
— Никогда.
— Я стою большего.
— Абсолютно.
— Почему всех, кто мне дорог, я так же ненавижу, как люблю?..
— Не знаю. Поговорим об этом?
И я начинаю часто дышать, чтобы не заплакать, а Ника гладит мои плечи, пока я не сворачиваюсь на её руках в клубок.
Мне тесно в людях. В маме, в Марке, в Нике. Единственные люди, в которых я плещусь, как в океане — дети, и я не понимаю, насколько это нормально. Ника говорит, что нормально, но это она творила своими руками ту часть меня, которая говорит про феминизм, сильных женщин и уверенность в себе.
Маша снова у меня, и я сижу напротив неё и думаю, тесно ли мне в этой взрослой девочке? Мне с ней интересно, пожалуй, и я жду от неё чего-то нового, а от мамы или Марка — нет. Неужели я ненасытное существо, не способное производить эмоции от одних и тех же людей бесконечно? Пожалуй, так.
Маша хмурится и вскидывает голову.
— Ты гуляла?
— Да. Гуляла.
— Как дети? — она напряжена.
Сегодня между нами снова тяжесть недавней ссоры, она висит, как душный запах гари, который долго не выветрится из одежды и мебели, будет бесконечно напоминать о потерянном в пожаре.
— Папенька их встретил, разместил. Они с Софьей Марковной стараются быть в мире и согласии. Соня в восторге от Испании, Максим боится воды и не хочет учиться плавать, Егору нравится какая-то соседская собака.
Мы снова замолкаем, и Маша кивает несколько раз, а потом радостно улыбается, потому что в комнату входит её Птиц и смотрит на нас поверх каких-то распечаток.
— Мир? — напряжённо спрашивает он.
— Мир, — весело кивает Маша, но я вижу, что она хочет немедленно сбежать.
Мне становится ясно в одну секунду, как трудно восстанавливать то, что было разрушено. Я хочу как в сказке, чтобы злодейка, которая «запуталась», все поняла и сердце её растаяло, а все начали делиться с ней конфетами и петь финальную песню про любовь и дружбу. Маше тоже неловко за этот «мир», и она куда больше хочет, чтобы её Важный Птиц думал, что все хорошо, чем воплотить это в жизнь на самом деле.
