Боярин чуть не спросил его, а случалось ли ему когда-нибудь править боевым кораблём, да ещё на таком свежем ветру. Однако вовремя спохватился, подумав: сын Лодброка, почти наверняка выросший в море, чего доброго ещё и обидится.
– А испробуй, – ответил он и слез с высокого кормового сиденья, позволявшего смотреть вдаль поверх голов людей, снующих на палубе.
Харальд пробежал пальцами по правилу, вырезанному в виде головы змея, держащего в зубах рукоять. Ладонь ощутила трепет рулевого весла, погружённого в воду. Харальд чуть заметно качнул его туда-сюда и прислушался к тому, как оно отзывалось. В глазницы змеиной головки были вставлены прозрачные бусины, горевшие на солнце красным огнём.
– У вас, – спросил Харальд Сувора, – тоже рассказывают про чудовище, окружившее собой всю населённую землю?
Чудовище, о котором он говорил, звалось Йормунгандом Мировым Змеем и доводилось родным сыном Лóки, хитрейшему из Богов. Однако не годится, находясь посреди моря, величать по имени злейшего врага мореплавателей. А ну возьмёт и высунет голову из воды, услышав, что о нём говорят!
– У нас рассказывают про Сосуна, отнимавшего у людей дождь, – ответил боярин.
Харальд отлично справлялся с норовистым и чувствительным судном, шедшим вдобавок под полностью развёрнутым парусом, и Сувор чувствовал ревность. Так бывает, когда привыкаешь к тому, что конь, лодка или оружие слушаются только тебя одного – и вдруг выясняешь: кто-то – да притом мальчишка, зелёный юнец! – управляется с ними ничуть не хуже тебя. Вот так запросто берёт в руки правило, отполированное твоими ладонями, влезает на сиденье, нагретое теплом твоей плоти, и предатель-корабль подчиняется ему радостно и охотно, так, словно не ты, а он здесь годы провёл!.. Выглаживал вот эти самые досочки, смолил, красил и конопатил, берёг любимое судно в шторм и в зимний мороз!..
…А может, всё дело было в том, что Сувор до сих пор не родил сына, которому мог бы передать всё, что знал сам. Только дочь. Да и ту половина Ладоги почитала не гордостью, а посмешищем и позором батюшкиных седин. Давно уже никто не называл девку именем, данным ей при рождении, а всё больше насмерть прилипшим прозванием: Крапива. Сувор любил дитя своё без памяти, и была она, доченька, любовью и болью всей его жизни. Младший сын Лодброка сам того не желая напомнил ему о ней, да так, словно на любимую мозоль наступил.
Харальду между тем очень понравилось управлять вендским боевым кораблём. И очень не понравилось то, как сопел и переминался рядом Сувор Щетина. Так, словно готов был в любой миг выхватить у него рулевое весло, если он, Харальд Рагнарссон, в чём-нибудь оплошает. Юноша подумал о том, что гардский вельможа, чего доброго, сейчас ещё и советами ему начнёт помогать, и отдал правило:
