На другое утро после проводов посольства Хрольв проснулся с рассветом. Накануне за ужином он несколько раз опрокидывал рог, а потом Гуннхильд долго не давала ему уснуть, без конца говорила о «злом взгляде», будто бы устремлённом на него неизвестно откуда. Ярл уважал предвидения жены, но иногда она вела себя странно. Вот и вчера толком не смогла ничего ему объяснить, только плакала, словно двадцать зим назад, когда боялась вот-вот его потерять… С чего бы? Хрольв всё пытался её убедить, что охота на вепря, где он в самом деле едва не лишился ноги, давно миновала. Под утро он, кажется, преуспел, и Гуннхильд уснула. А он, повертевшись в постели, оделся и вышел наружу. У дверей потрепал по ушам бедного Дигральди, распластанного на овчине. Верный пёс только вздохнул и лизнул ему руку, моля простить за бессилие, за то, что не может последовать за ним, как всегда.
Во дворе ярл велел зевающему спросонья рабу седлать белого жеребца. Атласный красавец скалился и прижимал уши, а потом чуть не вышиб Хрольва из седла, взвившись на дыбы и без предупреждения прыгнув вперёд. Ярлу это понравилось. Он расхохотался и вытянул жеребца гремучей плёткой, подаренной вместе со сбруей. Плетёный ремень мог пробить шкуру насквозь; Хрольв сдержал руку, лишь показал жеребцу – мол, дешевле будет послушаться. Зверь завизжал, для порядка вспорол воздух копытами – и полетел через двор в распахнутые ворота. Ярл сидел цепко. Он знал, что норовистый ещё признает его, ещё будет встречать ласковым ржанием и лезть носом в ладонь, отыскивая сухарик.
Жеребец притомился и зарысил далеко от крепости, на пустынном берегу, где уже чавкала под копытами болотистая низина.
– Умница, – сказал ярл и похлопал ладонью по белой взмыленной шее: – Ну, отдохни.
Он и сам взопрел от бешеной скачки. Вчерашний хмель начисто повыдуло ветром, зато нога, помятая на охоте и совсем было окрепшая, заново разболелась от напряжения. Хрольв решил не давать ей поблажки. Слез с седла, ослабил подпругу, набросил на спину коню толстый шерстяной плащ. И повёл белого домой в поводу. Набегавшийся жеребец растерял непокорство – шёл смирно и время от времени тыкался носом в плечо, словно благодаря за заботу.
В южной стороне неба, озарённые утренним солнцем, клубились, постепенно наползая, тяжёлые тучи. Казалось, из-за небоската вздымалась чудовищная волна, готовая разметать рыхлую сушу и смыть, как лучину, непрочные человеческие города. Хрольв прислушался и различил отдалённое ворчание грома. Он даже подумал, не сесть ли снова в седло, чтобы успеть домой до ненастья, но прикинул расстояние и пошёл дальше пешком. Больная нога медленно обретала подвижность: бедро словно проросло деревом, колено не хотело сгибаться.
