Симмах вошел в историю литературы как оратор, однако речей его почти не сохранилось, если не считать нескольких незначительных отрывков и трех, также неполных, панегириков императорам Валентиниану и Грациану, льстивых и напыщенных. Эти отрывки, разумеется, не дают представления о Симмахе как об ораторе. Гораздо более интересна с этой точки зрения его знаменитая реляция об алтаре Победы ("relatio de аrа victoriae"), помещенная в книге X его сборника писем. Реляция показывает подлинный ораторский талант Симмаха; согретая искренним чувством, она лишена чрезмерной сухости, свойственной большинству его писем и излишней напыщенности его панегириков, — и ярко характеризует Симмаха, как страстного приверженца старых традиций и старой религии.
Помимо упомянутых выше отрывков из речей до нас дошел также большой сборник писем Симмаха, которые собрал и издал после смерти Симмаха его сын Меммий Симмах. Письма разделены на десять книг, как и письма Плиния Младшего, которого Симмах избрал своим образцом по стилю и форме. Как и у Плиния, десятая книга составлена из реляций к императорам.
Среди адресатов Симмаха — влиятельные и знаменитые люди в империи: епископ Амвросий, историк Никомах Флавиан, философ Претекстат, поэт Авсоний. Тематика писем не слишком разнообразна: это сообщения о поездках по Италии из одной собственной виллы в другую; заботы о воспитании детей (письма, к сыну, дочери, зятю); литературные впечатления; утешение в несчастиях (письма к Флавиану). В переписке с Авсонием легче всего проследить наиболее характерные черты эпистолографии Симмаха: незначительность содержания большинства писем; тщательная забота о форме, рождающая суховатость и манерность выражения; частые повторения. Язык Симмаха для того времени достаточно чист, варваризмов немного.
Хотя письма Симмаха дают нам меньше сведений о его эпохе, чем письма Плиния или Фронтона, однако, являясь сами по себе документами времени, они представляют для нас определенный интерес.
Переписка с Авсонием. Книга I
Ты просишь у меня писем подлиннее. Вот доказательство истинной любви. Однако я, сознавая бедность своего ума, предпочитаю скорее приучать себя к лаконической краткости, чем выставлять напоказ скудость своего лепета. И неудивительно, если стала иссякать жила моего красноречия: уже очень давно не питалась она чтением твоих томов прозы или поэзии. Как же можно требовать больших процентов с моего красноречия, когда ты не дал под него никакой литературной ссуды?
