Если выразить это еще короче: если допустить по-прежнему, как мы то и делаем, что у несовершеннолетних не стало отныне родных им по крови отцов-опекунов, и вместо них явились над ними господа, то. если эти несовершеннолетние не должны совершенно превратиться в рабов, они должны именно выйти из-под посторонней опеки, а чтобы они смогли это сделать, их прежде всего нужно воспитать к совершеннолетию. Любовь к немецкому отечеству утратила свою резиденцию; ей нужно дать другую, более обширную и глубокую, резиденцию, где она может утвердиться и закалиться в потаенности и безопасности, чтобы в нужное время обнаружиться со всей силой молодости и вернуть также и государству утраченную им самостоятельность. И пусть это последнее нимало не беспокоит ни заграницу, ни тех из нас, кто предается мелочному и бездушному унынию; можем уверить их, в утешение всем им, что ни один из них не доживет до этого дня, и что время, которое увидит это наяву, будет мыслить не так, как они.
Как бы строго ни смыкались одно с другим звенья этого доказательства, но то, сумеет ли оно овладеть и душами других людей и побудить их к деятельности, зависит прежде всего от того, существует ли вообще нечто такое, что мы назвали немецким своеобразием и любовью немцев к отечеству, и стоит ли оно того, чтобы его поддерживать и к нему стремиться, или не стоит. Что иностранец – зарубежный ли, или наш местный иностранец, – ответит на этот вопрос «нет» – это понятно само собой; но этого иностранца мы и не зовем на совет. Кстати, здесь следует заметить, что решение этого вопроса отнюдь не основано на доказательстве с помощью понятий, которые хотя и могут прояснить дело, но не способны сообщить нам что-нибудь о действительном существовании или ценности, – но каждый человек может проверить истину этих понятий только своим собственным непосредственным внутренним опытом. Пусть миллионы скажут в подобном случае, что этого не существует, – это всегда скажет нам только то, и не более, что этого не существует только лишь в них, а отнюдь не то, что этого вообще не существует; и если один-единственный человек выступит против этих миллионов и заверит их, что это есть, то будет прав против всех этих миллионов. Вполне может случиться, что в указанном случае и я, произнося именно теперь мою речь, есть такой единственный человек, заверяющий всех в том, что он по непосредственному опыту в самом себе знает, что любовь немцев к отечеству существует, что он знает безмерную ценность этого предмета, что единственно только эта любовь побудила его сказать наперекор любой опасности то, что он сказал и что еще скажет. Ведь нам теперь не осталось решительно ничего больше, как только говорить, и даже эти разговоры всячески сдерживают и урезают. Кто чувствует в себе то же самое, того я смогу убедить; кто этого не чувствует, того убедить невозможно, ибо только на эту предпосылку опирается все мое доказательство; убеждая его, я только впустую потратил слова; но такую мелочь, как слова, кто не согласится поставить на карту?
