Эти речи заклинают вас, князья Германии. Те, кто создает у вас впечатление, будто народу вовсе не позволено говорить вам что-нибудь, или будто ему нечего вам сказать, – презренно льстят вам и злостно клевещут на вас же самих; гоните их прочь от себя. Истина состоит в том, что вы рождаетесь таким же невежественными, как и все мы, прочие люди, и что если вы должны когда-нибудь выйти из этого естественного невежества, вам нужно слушать других и учиться у них, так же точно, как и нам. Ваша доля вины в той судьбе, что постигла теперь вас вместе с вашими народами, была изложена здесь самым снисходительным и, как мы полагаем, единственно справедливым и правильным образом, и вы не можете пожаловаться на эти речи, если, конечно, вы не желаете слышать от всех только лесть, а никак не правду. Забудем все это, – как и мы все тоже хотим, чтобы наша доля вины была предана забвению. Теперь, как для всех нас, так и для вас, начинается новая жизнь. Пусть только мой голос дойдет до вас через все то ваше окружение, которое обыкновенно делает вас недоступными! Он может сказать вам с гордым самосознанием: вы властвуете народами, верными, восприимчивыми, достойными всякого счастья, какими не властвовали князья ни в какой эпохе и ни у какой нации. Они умеют ценить свободу и способны жить свободно; но они последовали за вами на кровавую войну против того, что казалось им свободой, последовали потому, что вы того желали. Некоторые из вас впоследствии пожелали иначе, и народы последовали за вами на войну, которая должна была казаться им войною за искоренение одного из последних остатков немецкой независимости и самостоятельности; тоже потому, что вы того желали. С тех пор они терпят и сносят тягостное бремя общих бедствий; и они не перестают хранить верность вам, питать к вам искреннюю преданность и привязанность и любить вас, как Богом данных им опекунов. Если бы вы только могли наблюдать за ними неприметно для них самих; если бы вы только могли, освободившись вполне от вашего окружения, которое не всегда представляет вам самую прекрасную сторону человечества, сойти в дом горожанина, в сельскую хижину, и следить спокойным созерцанием за тихой и сокровенной жизнью этих сословий, к которым удалилась, похоже, та верность и порядочность, которая все реже встречается ныне в жизни высших сословий, – то конечно, о конечно вами овладела бы решимость подумать серьезнее, чем когда-либо прежде, о том, как вы могли бы помочь им. Эти речи предложили вам одно средство подобной помощи, которое они считают средством верным, радикальным и решающим. Пусть ваши советники подскажут вам, считают ли они сами так же точно, или им известно лучшее средство, только средство столь же решительное. Но убеждение в том, что что-то должно быть сделано, и сделано немедленно, и нечто радикальное и решительное, и что время полумер и новых способов тянуть время прошло навсегда, – это убеждение они охотно желали бы создать в вас самих, если бы только могли, потому что они по-прежнему доверяют, более всего, вашей честности.
