— Хотел бы я на него посмотреть, — умилился Ламарк, но Вероника уже разворачивала на коленях платок с изображением герба Маликора.
— Я надеюсь, он примет его из моих рук.
— Можешь не сомневаться, даю тебе слово, — сухо проронил рыцарь, с трудом отводя взгляд от пылающей грудки снегиря над изображением латной перчатки.
— Благодарю вас! — прошептала Вероника, слегка поклонившись, а потом резко подняла глаза на собеседника.
В лице его сейчас читалось столь откровенное желание, что она вздрогнула и выронила платок из ослабевших рук. А когда присела, чтобы поднять его, нечаянно коснулась холодных пальцев рыцаря, стремительно опустившегося следом.
— Простите меня, Вероника, я не хотел вас пугать.
Теперь они держали кусочек тонкого батиста за разные концы, и будто бы ни один не хотел отпускать свой край. На выручку растерянной Веронике пришел Ламарк. Он подскочил к ним прямо в козьих носках, закутанный в теплую шаль Марлен, и гневно воскликнул:
— Это возмутительно! Я настаиваю на том, чтобы ты немедленно открыл свое настоящее имя.
Наконец-то Вероника получила обратно свой платок и, безжалостно скомкав его на груди, дрожащим голоском произнесла:
— Кто же вы такой?
Чуть сведя густые темные брови — ровные, длинные, волосок к волоску, он стоял перед ней высокий и грозный, и в бездонных глазах его царила непроглядная тьма.
— Имя, данное мне отцом, звучит как герцог Конта Римейдок Саробах де Маликор, но больше известно в своей сокращенной форме. Я единственный наследник и законный хозяин обширных земель Маликории, включая город Тарлинг и десятки окрестных поселений. Я хочу, чтобы ты называла меня Конта.
— Вы шутите? О, зачем вы так больно шутите надо мной? — побледнев, едва смогла выговорить Вероника, уже понимая, что каждое слово этого человека давно оплачено кровью и золотом его благородных предков.
Она ждала его много лет, с самого цветущего детства, потом грезила о нем в безмятежной юности, шептала его имя, украшая скромными полевыми цветами пыльный алтарь в часовне Снегирей. И сейчас герцог де Маликор стоит в шаге от нее, стоит лишь протянуть руку.
Все задуманное сбылось, но отчего-то глаза застилают слезы, мешают смотреть, а хочется запомнить каждую черточку, каждую отметину, каждую родинку.
— Значит, вот вы какой. И вовсе не горбун, не калека. Вы… вы прекрасны.
Не в силах более справляться с волнением, она бросила платок на стул, откуда только что поднялась, и опрометью выбежала из комнаты. А уж оказавшись в своей комнатке на самом верху, дала волю слезам.
