Про детей нам писали из Туапсе, и мы поехали посмотреть своими глазами.
Здесь весна уже просыпалась, приоткрывала сонные веки. По утрам было заметно, что рождаются влажные младенцы растений, некоторые в мягком пуху.
Мы не сразу попали к тому, кто приглашал нас. Церемонно нас препроводили и доставили. Полдня мы поднимались все выше в горы и достигли. Это была свежесрубленная занозистая изба еще в опилках. Он сам вышел на крыльцо и узнал в нас тех, с кем знаком был по письмам. Был подан обед — каша с тушенкой в алюминиевых мисках — и постелена постель — спальные мешки на нарах. Однако в них не было надобности, так как ночь прошла в беседе.
Детей на тот момент было двое — девочка и мальчик. Кроме Хозяина был еще тот, который нас доставил и опекал, по имени Герасим. Колечки первой бороды золотились, свидетельствуя, что хоть и юн, но муж, а не ребенок.
Дети спят. Девочка вздрагивает и мечется во сне. Хозяин, тихо разговаривая тут же на нарах, смотрит все время на детей и прикладывает руку к дрожащей ручке и голове. Она затихает.
Сон победил нас в конце ночи, а хозяин на рассвете ушел с детьми вниз, не прощаясь (здесь такое суеверие).
Герасим оказывал нам почести. Мы осматривали владения, вдыхали, расправляя ноздри, незнакомый дух: весна в горах, лиственный лес, еще сквозной, нагой, ручей в глубоком овраге, зеленые бархатные камни, темный воздух в круглых отверстиях долменов. Это сложили люди (?) из многотонных обтесанных глыб, взвалив их друг на друга, и проточили в них круглые отверстия, в которые может пролезть ребенок или влететь и вылететь душа умершего.
Непростое место. Непростые люди…
В конце весны произошло то, что заставило нас большую часть времени бывать дома, а если отлучаться — по очереди.
Все дело в Пончиках — первой любви. Их было в разное время трое, четверо и даже больше, но главных, постоянных — двое. Один — злой по прозвищу Добрый (Добровольский), другой собственно Пончик — герой моего романа. Личность незаурядная, он придал окраску целому периоду жизни. Все Пончики произошли из того самого пятого класса, который подчистую расформировали в связи с моим увольнением. Большая часть попала в Торжок и даже в позаторжок — двести или триста километров от нас. Мы с Машей не знали, где они.
Мы жили в избушке, в той же деревне, где был интернат, потому что из Москвы выписались и двигаться нам было некуда. И вдруг по весне они, то бишь Пончики, передо мной как лист перед травой. Мы их обняли, приняли после скитаний, ночлегов под вагонами — отмыли, накормили, спать уложили… А отоспавшись, они сбегали в интернат, повидать знакомых и собаку Жука. Интернат в лице Аллигатора даже чуть не обнял их, но не замедлил сообщить «куда надо». Ребят конвоировали на исходный пункт в Торжок. Однако задержались они там совсем недолго и снова по знакомой дороге — пешком, на электричках, на попутках — пришли на родину и больше Аллигатору не попадались.
