1.5 [Ф. Поликарпов]. «Технологїа то есть художное собесѣдованїе о грамматїческомъ художествѣ». 1725 г.[3]
Эта рукописная книга представляет собой законченный труд, с разной степенью подробности описывающий все уровни ц.‑сл. языка. В центре изложения, как и в рукописи 1.4, — фонетика, орфоэпия, орфография, синтаксис, но более подробно представлены словообразование и этимология, морфология же рассматривается конспективно, как периферийный раздел. Этот текст связан с грамматикой 1.4 как окончательный вариант с черновым.
Таким образом, из пяти грамматик, посвященных нормализации ц.‑сл. языка, четыре связаны с деятельностью директора московского Печатного двора Ф. Поликарпова. Характерно, что другой автор, Ф. Максимов, во многом являлся единомышленником Ф. Поликарпова. Судя по грамматикам 1.4 и 1.5, Поликарпов хорошо был знаком с трудом Ф. Максимова[4]. В первой четверти XVIII в. Ф. Поликарпов является, по всей видимости, наиболее авторитетным судьей в вопросах нормы ц.‑сл. языка. В 1701 г. в Москве напечатан его славяно-греко-латинский букварь, а в 1704 — «Лексикон треязычный». В обоих изданиях наряду с кодификацией орфографического и лексического уровней ц.‑сл. языка излагается его апологетика. Ц.‑сл. язык приравнивается по достоинству классическим священным языкам (еврейскому, греческому и латинскому) и провозглашается преемником древней традиции. Именно к ц.‑сл. языку, по мнению автора, переходит основная функция греческого — быть языком премудрости и, подобно еврейскому, он получает атрибут «святого» языка. В связи с той ролью, которая отводится ц.‑сл. языку, его «чистота» становится предметом особых забот, так как непосредственно связывается с проблемой «чистоты» претендующих на литературность текстов. Существует много свидетельств тому, что состояние литературного языка вызывало тревогу у сторонников традиционной книжности, соотносивших этот факт с растлением веры. Крайне характерна жалоба, содержащаяся в одном рукописном трактате конца XVII в.: «кн(и)ги во многоразличная времена мнѡгими преписаньми растлишася такѡ ꙗкѡниже разума познати ниже речнїй добрѣ потружденныхъ разчастви … овїи убѡ совершеннѡ ѡт(ъ) не искуства и невѣдѣнїѧ овїи же ѡт(ъ) нераденїѧ, а инїи мнѧшесѧ нечто ведети, буи суще, хотяще исправити горше препортиша» (ГПБ, Соф. №1208, 49). Разрушению текста изнутри сопутствует внешнее вмешательство: «ѡт(ъ) разныхъ странъ приходѧщїи своестраннаѧ реченїѧ въ разговоры и въ книги привнесоша на прикладъ сербскаѧ, польскаѧ, малорѡсскаѧ и такѡ реснота и чистота славнескаѧ засыпасѧ чужестранныхъ ꙗзык въ пепелъ» [Поликарпов 1704, с. 6]. В то же время популярным становится проект создания полной грамматики ц.‑сл. языка, так как единственная печатная грамматика, вышедшая в Москве в 1648 г. (второе издание грамматики М. Смотрицкого), к началу XVIII в. стала, по всей видимости, библиографической редкостью. Ф. Поликарпов протестует против практики изучения ц.‑сл. языка при помощи учебников других языков, которая, вероятно, существовала: «аще же что и преведется чиномъ иноязычныхъ грамматїкъ ведимо преводится регуламъ славенскїя не последовнѡ» (см. грамматику 1.3, 2 об). В это же время он обращается в Синод с той же мыслью: «а училища на сїю особую науку нигдѣ не обрѣтается, кромѣ школъ греческихъ и латинскихъ малымъ чимъ славенской способствующихъ, ибо всякому языку своя грамматика учительница» [Описание документов и дел, II, ст. 548].
