– И куда это ты собралась? – ухмыльнулся принц, перехватывая мои запястья, чтобы болезненно выкрутить руки. – Ты уже никуда от меня не денешься. На рассвете ты будешь официально передана «в собственность» империи Вайндоз как жена кронпринца… ну, а до рассвета я, естественно, не дам тебе покинуть этой комнаты. Не волнуйся, мы с тобой отлично повеселимся.
Я хотела заплакать. А может закричать. Или же плюнуть ему в лицо, ударить и убежать. Хотя, скорее всего – все это единовременно. Вот только вместо того замерла, пораженная взглядом своего палача, и не решалась даже всхлипнуть.
– Знаешь, сначала я подумывал отодрать тебя раком, – цинично заявил Ракнид, выворачивая мою грудь, словно тряпку. – Но потом решил, что хочу видеть твое лицо в этот момент.
Я не помнила, когда он снял свои штаны, или сорвал с меня белье. Все, что осталось в моей памяти – это пелена ужаса и внезапная унизительная боль, когда принц грубо раздвинул мои ноги и насадил меня на свой орган! А еще – слезы на моих глазах, усиливающиеся с каждым его остервенелым толчком. От боли все мое лоно попросту онемело, и кроме нее, я не чувствовала практически ничего, в частности – естества моего мужа, берущего с маниакальной улыбкой. И, кажется, он это понимал. Потому что даже в таком состоянии я видела, что ему мало.
Потянувшись рукой к своим лежащим на кровати штанам, он вынул из них толстый кожаный ремень, декорированный бляхами, драгоценными камнями и металлическими заклепками. Я понимала, что будет дальше, и мечтала о потере сознания! Но ведь мечты не сбываются – сегодня ночью я отчетливо это поняла.
Прижав ремень к моим губам, Ракнид, с новым грубым толчком, прорычал:
– Открыла рот!
На миг мои губы лишь сильнее сжались… а после обессилено расслабились, и сквозь них пролезла черная кожа, граненые каменья на которой до крови разодрали язык и небо. Вырвав рывком ремень из моего рта, принц довольно посмотрел на алые капли, обагрившие каменья жуткой росой, и с ухмылкой провел языком по розовому бриллианту.
А после нанес удар этим ремнем. Тяжелый, хлесткий, по животу. И, к сожалению, никто, кроме него, не услышал, как я взвыла от боли. Но даже если бы у стен этой спальни не было совершенной звукоизоляции, даже если бы мои крики и слезы достигли еще чьих-то ушей, мне бы никто не пришел на помощь.
Он забавлялся со мной до самого рассвета. Связывал, бил, и раз за разом насиловал, изливая свое семя в мое ноющее от боли лоно. Когда же сквозь кристально чистое окно проникли первые лучи рассветного солнца, я услышала циничное:
