до предрождества и... в монастырь бы ее надо провести... но как?! к Анастасии Узорешит<ельнице> в календарь потянулся... Го-споди! — в душу ударило: 22 декабря... — Анастас<ии> Узореши<тельни>цы!!! Вввот!!! Это — наитие. Так надо. И вот, протащил и поиграл с Даринькиной душкой. Поплакал с нею. Поиграл сережками... подышал крымским яблочком. За-вер-тел ее на минутку... и еще поверчу... Я — в куколки играю-с... я в Москве бываю-с, в рядах пирожки ем-с, под березой в солнышке стою, матушку Виринею лобызаю? Счастье, когда так вот... можно. А тут — повестка от податн<ой инспекции> — налог за квартиру — 621 фр. Тьфу! А Виктора Ал<ексеевича> я еще заставлю приоткрыться, но я его меньше вижу, чем ее. Как ни странно, а этот «роман» как бы проба «внутр<енней> психологии», и я бреду ощупью. Я больше люблю Дариньку, и потому лучше, легче мне лепить ее. Ведь я по осколочку пытаюсь ее оживить, создать, мою Снегурку. Странный «переплет»: в «Чаше» у меня — Анастасия — Галатея, безмолвная почти, здесь тоже почти немая. А он — тут говорун. И вот, тут тоже «Анастасия», только отраженно. Узорешительница. Интересно, что она разрешит: очевидно, не «чресла»… — не эти ли, не земные ли узы, связывающие душу, порой — вы-ки-дывающие ее, как негодное, порой — рождающие прекрасную. Вечный вопрос — о душе и материи... Боюсь одного: слишком Д<аринька> проста, хоть и с «наследством», от какого-то «графа». Но... «будьте, как дети», сказано, а не как... «твердяевы». А, в общем, — ничего не знаю, боюсь, брюхо мое раздуло, а не случится ли «ложная беременность»? Писал Карт<ашев> после 2–3 очерка: «пишите о «путях небесных»! это исконные пути русского духа и русского писателя, Бог в помощь!» Это подбодряет, да как бы не оказаться «беспутным». Знаю, что и некоторые из моих читателей читают и терпеливо ждут. Но не все, думаю, внимут, — я и сам не все разумею внутренно. Ну, пойду, закрывши глаза, бродить, брести. Одному рад: что занял себя, отвел от ржи и тли житейской, мучительной, — забываюсь, сплю сном-виденьем, но здорового сна-отдыха давно не знаю. К<а>к хочется воздуха, лугов... посидеть бы на русской речке, под ветлами, под ольховыми кустами... окуни где берут со дна... и теплынь, и с лугов се-ном и — ты еще молод, полон сил и надежд, свеж, как трава в росе... а сейчас пойдешь светлыми лугами, к бору на горке, а там дача под соснами, и у тебя еще полная семья, и родные глаза встречают, и самовар еще дымит шишечками, и вот, горячий стакан густого, утреннего, укрепляющего чаю, со сливками — чего захотел! — и берешь «рыбьей» рукой ватрушку, и уже сует почтарь деревенский обандероленные шершавой бандеролькой «Русские Ведомости»… или «Рус<скую> Мысль»… и там твой первый рассказ... и тебе только еще 30 лет и еще важным считаешь, что на собрании Волоколамского Земства гласный П. громогласно сказал, что «так дольше не может продолжаться», — и ты согласен, препровождая застрявшую ватрушку в глотку полным глотком душистого, утреннего чайку... и смотришь радостно-молодо, как молодой и тоже радостный кардинальчик-дятлик долбит сухой сук на сосне, в такой же, как ты теперь... «О, моя молодость, о, моя свежесть!» — о, моя ни на что неразменная, невозвратная... невинность! Теперь все знаешь, вплоть до... беспричалья.
