– А я говорил, что камни вам так просто не заполучить. Сегодня цирюльня сгорела, завтра – весь дом, хорошо если не с вами вместе.
Наступило молчание; Кристиан вращал глазами с Андрюса куда-то в угол, и обратно.
– Ч-что болтаешь-то? – дрогнувшим голосом переспросил он. – Причём здесь камни?
Андрюс наклонился к нему. Он приметил, что руки дяди были забинтованы – видно, получил несколько ожогов – значит, возможно…
– Камни, которые вы у меня из подушки вытащили, в цирюльне схоронили. Чаю, успели их спасти из огня, да в доме спрятали, пока все на пожар бегали смотреть?
Кристиан не ответил, но по тому, как он испуганно и растерянно замигал и отвёл глаза, Андрюс понял, что удар попал в цель.
– Так я вам по-хорошему скажу, дядюшка. Мне этих камней не нужно – нам от них добра мало; но и вам они доброго не принесут. Коли не верите: ну, как знаете, а я вам правду сказал.
Андрюс стиснул зубы и повернулся, чтобы уйти. При воспоминании о разбитой скуле Ядвиги его дыхание тяжелело от гнева, и он опасался, что не справится с собой. Но перед ним человек: слабый, нетрезвый, ничтожный; он уже наказан, и ещё сильнее наказан будет. Андрюс держал руку в кармане: изумруд, точно предостерегая, пульсировал знакомым теплом…
– Убирайся! – услышал Андрюс задушенный хрип за спиной. – Убирайся, чёртов разбойник, чтоб духу твоего тут не было!
– Уйду-уйду, не тревожьтесь. А всё-таки попомните, дядюшка, мои слова – не себя, так хоть отца и жену пожалейте, – не оборачиваясь, бросил Андрюс.
* * *
Выехали они ещё до света; Ядвига говорила, что ей стало лучше, хотя Андрюс догадывался, что сестра, как всегда, старается родных не пугать и не печалить. Иева с матерью плакали, слушая, как дядя, ещё больше разогретый вином, выкрикивает в окно ругательства, а отец в десятый раз спрашивает: «Где Катарина?» Собрались быстро – там и собирать-то было особо нечего: те немногие деньги, что нажили Андрюс и Ядвига, одежда, какая на них была, молитвенник, матушкины безделушки. А вот изумруды, похищенные дядей Кристианом, так у него и остались; думая об этом, Андрюс испытывал даже какое-то необъяснимое облегчение, точно сбросил с себя невидимый, но тяжкий груз.
Старую санную повозку и лошадь Андрюса заставил взять дед; за одну ночь он осунулся, и сильно сдал – из крепкого и властного хозяина превратился в дряхлого старика. Андрюсу было жаль его: ясно, что дед не мог не стать на сторону старшего сына, с которым всю жизнь жил вместе. А доверие и привязанность к единственному внуку не дали ему до конца поверить, что он, Андрюс – вор, поджигатель. Но это означало признать, что худым он оказался отцом, вырастил сына-подлеца… Андрюс чувствовал, что старик отчаялся разобраться, махнул на всё рукой и предоставил событиям идти своим чередом.
