Ну. голова у меня настоящая…
Понюхал воздух. Пахло жареными сосисками.
И воздух настоящий. И нос.
Подошел к Лени. Та перебирала и щупала бежевые и темные носки, соединенные вместе в три или в шесть пар.
И носки настоящие!
— Милая, я пойду, поищу глинтвейн и орешки…
— Только не уходи далеко, если потеряемся, я позвоню.
— Хорошо. Но я не взял с собой мобильник. Иначе замучают звонками.
— Тогда встретимся у большой пирамиды. Ее отовсюду видно.
Ральф отошел от носочного киоска, прошел метров двадцать пять и вдруг застыл как вкопанный. У небольшой палатки с глинтвейном.
Та же страшная нагая дама с огромным носом как ни в чем не бывало разливала в белые фарфоровые кружечки горячую черную жидкость, пахнущую перегаром и корицей.
Нет, все-таки театр!
Посетители базара забирали свое пойло… платили ей, получали сдачу… так, как будто у нее обычное человеческое лицо, а не чудовищная образина… как будто она нормально одета. Вероятно они видели ее иначе, чем Ральф. И именно это, а нее ее нагота и безобразие испугали его. Он не хотел становиться отщепенцем-кверулантом, уродом-ясновидящим…
Еще меньше Ральф хотел бы стать героем пьесы. Надутым Гамлетом или озабоченным Фаустом. Он, особенно сегодня, и особенно тут, на рождественском базаре, хотел быть как все… хотел быть простым бюргером, пришедшим на базар попить глинтвейна и поесть жареной колбаски…
Протер глаза, пощипал себя за худую жилистую руку…
И обратился к автору: У тебя совесть есть? Крути кино назад.
Горько посмотрел на небеса, потом малодушно скосил глаза в сторону и отошел от киоска с глинтвейном. Вернулся к Лени, которая как раз протягивала продавщице двадцать евро.
Продавщице?
Ральф поднял глаза… да, его страх оправдался… эта продавщица… это тоже было она. Жуткая нагая. Чудовище. И Лени не видела этого!
Ральф быстро повернулся к ней спиной и ахнул…
Все продавцы и продавщицы во всех киосках… все они были…
Болезнь прогрессирует, — подумал Ральф, — быстрее, чем я привыкаю к ее симптомам.
И тут же получил подтверждение этому.
Не только продавцы, но и все посетители базара, даже маленькие дети и старик в инвалидной коляске — превратились в эту… нагую фурию.
И Лени тоже.
Только он один оставался самим собой. Собой ли?
Поразительно, но все эти существа вокруг него продолжали делать то, что делали до своего превращения. Торговались, беседовали друг с другом о семейных делах, пили глинтвейн, что-то искали, находили… бывший ребенок все так же орал… а нагая на месте старика вертела колеса инвалидной коляски.
