Когда тебя намеренно ставили в центр внимания, когда твое тело использовали против твоей воли, когда ты служил игрушкой для битья и насилия, время могло проложить расстояние между тобой и ночным кошмаром, географические мили также могли провести границу между там-тогда и здесь-сейчас, но тебе никогда не избавиться от адаптивного поведения. Как и рабские татуировки вокруг его шеи и запястий, как S-образный шрам, пересекавший его лицо, и желание быть максимально незаметным даже в мирной обстановке, мрамор его личности был вырезан определенным образом. И, как и со статуями, мимо которых он сейчас шел, его эволюция была такой же необратимой и закостенелой, как и эти застывшие фигуры.
Спустя тысячи лет эти статуи все еще будут стоять здесь… и он не изменится.
Его скульптор тоже был мертв. Он лично убил ее и целый век спал в обнимку с ее черепом… и все же его жизнь сделала крутой поворот, неожиданный старт с чистого листа, который облегчил его боль настолько, что даже он научился доверять.
Любовь не просто вернула желтый цвет его черным глазам.
И все же он шел в тишине.
Остановившись перед одной из спален, он протянул руку, чтобы постучать…
Дверь резко распахнулась, и стоявшая по ту сторону Избранная Лейла была одета в джинсы и толстовку с эмблемой колдвелловского филиала SUNY[4], ее светлые волосы были собраны в высокий хвост, ее природная красота не нуждалась в макияже или модной одежде.
Малодушный страх на ее лице противоречил ее привычному, домашнему-с-детьми настрою.
— С Куином все будет в порядке, — сказал Зи. — Сейчас они везут его в операционную, и Мэнни уверен в благополучном результате.
— Хвала Деве Ле… — Лейла остановила себя. — О… прости, старые привычки живучи. Я все забываю, что она ушла.
— Прошу, только не поминай Лэсситера. Особенно с благодарностью. Он может нарисоваться здесь, чтобы лично насладиться похвалой, а у меня и так выдалась трудная ночь.
Женщина улыбнулась.
— Тогда я поблагодарю ангела, когда останусь одна.
Когда послышалось агуканье из комнаты, Зи заглянул внутрь. По другую сторону антикварного ковра, между старинным, словно из музея итальянским бюро и шотландским письменным столом девятнадцатого века, стояли сдвоенные кроватки из «Поттери Барн», представляя собой современную эру, что-то требующее сборки посреди роскоши былых эпох. Одна кроватка была розового цвета, другая — голубого.
— Зайдешь глянуть на них? — Лэйла отступила назад. — Они любят гостей, а Рэмп так вообще тебя обожает.
