И вот наступал итог давней вражде, итог закономерный и поучительный. Не в цепях изменника, а в короне властителя Крун Свирепый явился в Темисию, которую сами жители северного континента называли Миклагардом -- "Великим Городом. Это был первый визит могучего вождя в столицу ненавистной всем свободолюбивым людям Аморийской империи, -- империи, которая вот уже полтора десятка столетий пыталась, и небезуспешно, диктовать свою волю всему Обитаемому Миру; империи, подданные которой относились ко всем остальным народам планеты с врожденным и вызывающим презрением; империи, которая полагала себя вправе разговаривать с ними как с рабами своими, -- только потому, что над нею единственной, подобная чудодейственной лампе, вечно сияла звезда Эфира, божественный светоч, дарованный народу Фортуната могущественными аватарами.
Крун же был истинным сыном своей суровой страны: высокий, плечистый, с суровым и резким лицом, чистыми серыми глазами, большим прямым носом, густыми волосами цвета смоли и пышной бородой до груди. Он был уже в летах; дочери его Кримхильде исполнилось двадцать пять лет, сыну Варгу -- двадцать два года. Галлия -- не Амория; галлы, проводящие всю жизнь в схватках с необузданной, как они сами, природой, долго не живут. Крун знал, что закат его жизни уж близок. Пока мог, упорно, как и подобает воину Донара, сопротивлялся он стараниям амореев прибрать к рукам нарбоннских галлов: сражался с ними в открытом поле, нападал на их колонии и торговые караваны, вешал их негоциантов и миссионеров, ибо знал, что те и другие -- на самом деле злокозненные подсылы имперского правительства.
Да, он сопротивлялся Империи всегда и всюду, когда и где это было в его силах, ибо верил, что дороже свободы нет ничего. Так текли годы, один за другим, складываясь в десятилетия; народ бедствовал, уходили к Донару верные друзья, да и его, Круна, возраст легче, чем по календарю, можно было проследить по боевым шрамам от мечей амореев и их наймитов, федератов. Годы текли, силы таяли -- а хищные щупальца Империи с прежней настойчивостью тянулись к его земле. Казалось, неисчерпаема бездна, откуда амореи берут свои рати, откуда выползают все новые и новые "негоцианты" и "миссионеры", откуда изливаются на головы послушных федератов всевозможные "блага цивилизации".
И вот настал миг, когда что-то надломилось в непокорной душе Круна. Он понял, что не хватит жизни, чтобы обрубить все эти алчущие щупальца, и что рано или поздно, не при нем, так при сыне, Империя поставит на колени его народ. Тысячи, десятки тысяч галлов будут уведены в рабство, а поскольку галлы -- гордый народ, амореи не станут держать их прислугой, нет, жители гор и лесов будут долбить камень в Оркусе, чтобы другие, более удачливые, рабы могли строить для патрисов и магнатов новые дворцы и виллы... А там, среди гор и лесов, больше не будет свободного народа -- там появятся колонии амореев, туда приедет императорский экзарх, туда нахлынут имперские поселенцы, акриты, -- та земля больше не будет Нарбоннией.
