В этом городе — снег. В этой комнате — я.
К циферблату секундная стрелка примёрзла.
Остановлено время моё. Как ладья,
потерявшая вёсла,
погружаюсь, бессилье, в пучину твою,
до рассвета в ней вязну.
Этой режущей нежности не утаю,
не сглотну эту спазму…
Ничего, ничего не скажи ей — молчи!
В неуместное время на свет родились мы.
Не стучись к ней доверчиво в этой ночи
и не шли свои письма.
Ничего, ничего не скажи ей — пускай
не узнает… зажги ей дрожащие спички,
в белоснежную темень её отпускай,
отвернись с непривычки
изменяться в лице от её прямоты…
Этой режущей нежности ты не избудешь.
Но пойми, что не ты… что не ты…
Только жалость разбудишь.
И пойми, что с тобою случилась беда:
эта нежность на свет родилась так недавно,
как ребёнок больной — от него никуда,
ну а к ней и подавно
не припасть и не вышептать, как ты завяз
в этой нежности, влажной и мятной,
что с тобою срослась,
как родимые пятна…
Пусть не знает она ни о чём, ни о чём! —
Постарайся не плакать.
И приляг на подушку и будь ни при чём,
как искусанный локоть…
В этом городе снег до рассвета — запрячь
эту горечь в анапест
(умоляю тебя — не сорвись! не заплачь!)
и пойми, что она без
тебя проживёт… В этой комнате — снег!
И бессонница длится!
Пусть голубка спокойно покинет ковчег —
отпусти эту птицу!
Этот снег разрывает под острым углом
ослеплённые окна!
Постараюсь упасть лихорадочным лбом
в ледяные волокна
бесполезной подушки и помнить навек,
как бессилье плелось кружевами,
как метался тяжёлый, немыслимый снег
между нами…
