По поводу того, какие именно стихи Священного Писания злободневны и относятся к духу нашего времени, я попробую, Валентин Андреевич, вам ответить. Я часто задумывался над следующими тремя стихами, высказанными великим Павлом – апостолом язычников. Я вижу в них всеобъемлющее служение людям. Итак, первое место: – «…Для всех я сделался всем…» Это прочитаете в первом послании к Коринфянам в 9 главе. Второе – «…Я должен и эллинам, и варварам, мудрецам и невеждам…» Это найдёте в послании к Римлянам в первой главе. И третье – «…Уста наши отверсты к вам… сердце наше расширено…» Это место находится во втором послании к Коринфянам в шестой главе. Через эти стихи, как и через множество других стихов, мы должны обратиться к этому страдальческому миру с пониманием и милосердием, вмещая измученную его душу, а не грех. И не дай Бог нам (священнослужителям) считать себя «безгрешными», выпячиваясь в церковной гордыне. Мы должны стараться стяжать Духа Святого, стремясь к Боголюбию, миролюбию, уважительному отношению к человеческой личности, как к образу Божьему. Католическая монахиня, мать Тереза, получившая Нобелевскую премию мира, основательница женского ордена «Посланцы милосердия» говорила, что в глазах каждой страдающей души она видела глаза страдающего Христа…
После некоторой паузы о. Виктор продолжил: «И мы, священники, нуждаемся в вашей помощи и молитвенной поддержке. К сожалению, все те Послания, написанные апостолом к Церквам две тысячи лет тому назад, остаются злободневными и в наше время: в геометрической прогрессии возрастают в нас эгоизм и гордость, зависть и корысть, гнев и ненависть. И все мы собираемся в храме, в этой духовной лечебнице, чтобы стать здоровыми. А для этого нам всем надо учиться, молиться, трудиться над собою, исправляться, чтобы личным примером и добротой, спасаясь самим, спасать и ближних. И каждый из нас должен служить тем даром, которым одарил нас Господь. Будет время, когда Россия вымолвит свое слово из открытого клада премудрости, накопленной христианским опытом. Бог – есть любовь! Ответьте, – обратился к нам о. Виктор, – какой Он спасительный дар нам дал?» Валентин Андреевич не заставил себя ждать и ответил батюшке: «Нам дан дар от Бога, начало начал и радость радостей – покаяние».
– Правильно, покаяние – мать радости, – с удовлетворением произнёс батюшка. Сейчас я приведу вам свидетельство одного престарелого коммуниста, рассказанное им мне когда он готовился к исповеди. Этот человек в течение всей своей длинной жизни претерпевал невыносимые муки совести и сделал для себя такие выводы: «У нас, коммунистов, было немало кардинальных решений в переустройстве старой дореволюционной системы. Но мы совершили роковые ошибки. Взрывая церкви, уничтожая священство и избавляясь от самого цвета русской интеллигенции, мы разрушили фундамент нашей тысячелетней культуры и религиозных традиций. Тогда в далекой моей молодости, я спорил с моим отцом о преимуществе нашего нового учения о переустройстве царского режима в мир всеобщего братства и счастья. И доказывал ему, что мы будем использовать даже заповеди Божьи. Но мой отец, видя в горячих речах молодое упрямое рвение, предупредил меня: «Сынок, ты становишься на путь крайности, где моросит кровавый дождь. А крайности всегда опасны, там почва нетверда и зыбка. Держись лучше “срединного пути”. Послушай, сынок, “дерево” – учение, которое ты хочешь насадить, будет стоять на краю обрыва; без корней. Жизнь его будет недолговечна. А “дерево”, посаженное у “срединного пути”, имеет глубокие долговечные корни. И оно проживёт столетия. А по поводу Божиих заповедей, которые вы хотите использовать, то вы, может быть, из них некоторые и выберете. Но самое главное – при этом вы отвергнете – Создателя, Который их дал и нарушите заповедь: «не убий»! В своём максимализме отвергнете и заповедь почитания отца и матери. Таким образом, дети восстанут на родителей, родители – на детей… Я не знаю, сынок, сколько тебе придётся прожить, но, может быть твоё поколение, или же то, которое будет жить после тебя, сможет увидеть плачевные результаты жизни без Христа в сердце. Возможно, я ошибаюсь, но время покажет, кто прав. Но если, вдруг, сынок, с тобой заговорит совесть, остановись, задумайся и зайди в храм. Не забывай, что ты крещённый. А больше я тебе ничего не скажу». С тех пор, – продолжал этот престарелый человек, – прошла целая жизнь. Однажды в поликлинике, сидя в очереди на приём к врачу, я оказался рядом с одной пожилой женщиной, почти одногодкой мне. Больных было много и мы разговорились. Как в таких случаях бывает, разговор касался болячек, лекарств и лечения. В начале нашего знакомства я заметил, что левая рука её (по сравнению с правой) менее подвижна. А когда она встала и пошла к врачу, то заметил, что она подволакивает левую ногу. После посещения одного специалиста нас направили на осмотр к другому. И опять очередь, и есть время для беседы. Когда я спросил её, что случилось с её рукой и ногой, эта женщина, опустив голову, расплакалась. Оказалось, что её муж был священником, и в 1937 году он вместе с другими был арестован и расстрелян. В это время она отсутствовала с детьми, так как ездила к больной матери, чтобы помочь ей. Когда она узнала о смерти мужа, то домой больше не вернулась. После этого с ней случился удар. И если бы не помощь добрых врачей и сердобольных людей, она с детьми погибла бы. Она сказала, что с детства верующая и, как христианка, просила, чтобы Господь дал покаяние тем, кто совершал эти злодеяния. Тогда в сердце моём что-то дрогнуло, заныло, закололо. Всю ночь я не сомкнул глаз. Я вспомнил свою революционную молодость, «геройские дела»… У меня было такое впечатление, что жертвы прошлого смотрят на меня. Одним из них был молодой священник. Он стоял на краю вырытой могилы напротив меня, и я запомнил его раскрытые, ясные глаза, которые смотрели на меня с такой тревогой и с сожалением, что я не смог выдержать его взгляда. Какой парадокс! Не мы жалели его, в постигшей его участи, а он нас! Батюшка хотел на расстоянии перекрестить нас, но пуля настигла его на середине крестного знамения, и он упал с протянутой в нашу сторону рукой. Я об этом ещё долго помнил, но последующие революционные задания, не менее жестокие, сгладили в памяти первый кровавый опыт. Это воспоминание и слова моего отца, сказанные мне в далекой молодости, обожгли мое пропитанное чужой кровью сердце, и на закате жизни, проснувшаяся совесть повела меня в храм.
