– Решением Петросовета вы переходите в наше подчинение, – рычал матрос.
– Мы подчиняемся только профсоюзу железнодорожников! – на столь же повышенных тонах отвечал его оппонент. Похоже, что сейчас начнется перестрелка. Только ее не хватало.
Давид постарался стать как можно более незаметным. С некоторых пор Давид стал привыкать к тому, что любой вооруженный человек для него опасен. Это уже не привычные полицейские или военные патрули. Это непонятные люди, которые могут схватить, убить. Да, что угодно. Это было непривычно, дико, но было. Да и не только он попытался слиться с окружающим пейзажем, исчезнуть. Немногочисленные пассажиры, ожидавшие своего поезда, старательно вжались в свои кресла, уткнувшись носом в пол. Охранники и матросы продолжали спорить. Насколько понимал Давид, матросы собирались ехать на помощь московским советам. Железнодорожники же не хотели их везти. Похоже, что и не повезут. Дай-то Всевышний…
Объявили подачу состава. Публика всколыхнулась, двинулась к выходу. Но здесь спорщики объединились, принявшись осматривать выходящих к поезду. Искали вооруженных людей. Давида пробил холодный пот. Сейчас обнаружат золото или пистолет и… все. Но Всеблагой не дал пропасть. Скользнув глазами по молодому человеку, почти мальчику, с небольшим багажом, проверив билет, матрос перешел к группе господ, выходившей следом. Их многочисленные чемоданы заинтересовали его гораздо больше.
Давид проскользнул в поезд. Пронесло. Проклятое золото. Главное, вести себя спокойно и естественно. В купе вошел мужчина лет тридцати пяти в полувоенном френче, вошедшем в моду при Керенском, попутчик Додика. Вещей при нем тоже было немного, а взгляд был таким же напряженным, как и у Давида несколько минут назад. Додик попытался вести себя как можно спокойнее. Сел на свободное место, прижал к себе саквояж и решил заговорить с попутчиком. Попутчик представился Владимиром Васильевичем Ветровым, журналистом, следующим в Новочеркасск. Давид назвал себя, отрекомендовавшись выпускником Императорского училища, едущим после окончания в Московскую губернию к родне.
– Да, молодой человек, – протянул Ветров, расположившись и закурив сигару. – Не самая лучшая сегодня у Вас профессия.
– Почему же? – спросил Давид, чтобы не показаться невежей, хотя ему и были безразличны рассуждения соседа по купе. Разговаривать было не так страшно, как сидеть и ждать очередных матросов или еще кого-то.
– Разве не очевидно? – поднял брови домиком журналист – Керенский и его присные власть потеряли. Солдаты гарнизона восстали, а части с фронтов не могут пробиться к Питеру. В Москве солдаты стреляют в юнкеров из пушек. Вот-вот раскатают артиллерией Кремль со всей тысячелетней историей Руси. А там… – он махнул рукой – пьяная матросня во главе государства. О какой коммерции здесь имеет смысл говорить? Может быть, Вы знаете? А я – увольте, не понимаю. Финансы любят тишину и стабильность. Ваши родственники, судя по всему, коммерсанты?
