Лич принюхался — отовсюду тянуло кровью. Из каждой каменной жилы, из каждой трещины, каждой щели. Разной кровью — живой и мертвой, недавней и такой древней, что страшно даже представлять, кто и когда эту кровь тут оставлял.
Над головой, в выси, зажглись глаза пары опоздавших к драке мертвяков — они глядели через край, недовольно ворчали, но соваться в подвал не спешили. Наблюдали. Один из них с растерянным видом теребил в руках Имин амулет.
Девушка тоже заметила преследователей, поинтересовалась:
— Чего это они? И не нападают, и не отстают…
— Ждут чего-то, — отозвался лич.
Има понизила голос, заговорщицки дернула Моа за край плаща.
— Они будто удивляются, зачем я им амулет отдала. Будто не знают, что теперь дальше-то делать…
— Похоже на то.
Лич кивнул. Протянул руку, помогая девушке подняться. Когда отпустил, на его собственной, скрытой перчаткой, ладони остался влажный след от Иминой раны. Свежая, живая кровь размазалась по черной выдубленной коже…
— Ай, — Има встряхнула рукой, подула на укус. — Надо обработать скорее, а то, глядишь, и руку потом оттяпают, если зараза по крови далеко разойдется.
— Прижги магией.
— Так ведь света тогда не будет!
— Его и так скоро не будет, тем более, если от раны вдруг ослабеешь.
— Не ослабею. Меня ведь кусали уже мертвяки. Чай не первую ночь в дозоре стояла. Кроме меня, ведь, в селе круги никто не рисует — не маги. А я магичу чуть-чуть, вот и нужная всем везде. Пока чертила там, на погосте, меня уже пару раз укусили. Один раз мертвяк прямо из-под меня вылез — так ловко ход прокопал. И цапнул.
Моа взглянул задумчиво на ее руку. На безымянном пальце у Имы не доставало двух фаланг.
— Это тоже мертвяк отъел?
— Нет, это давнее, — донеслось в ответ. Разросся во мраке магический огонек, изошел жаром, лизнул хищно Имину рану. В воздухе запахло паленой кожей — неприятный, тревожащий запах. — Вот и все… В темноте сидим.
— Сидеть не станем — выход искать пойдем, — ободрил спутницу лич. — Я дорогу разберу.
Как всякий мертвый, Моа не чурался темноты. Даже из самых скудных крупиц света, что есть практически в любом мраке, он мог собрать худо-бедно различимую картинку и ориентироваться благодаря ей. Больше, чем на глаза, он полагался на чутье и слух, на движения воздуха, производимые вездесущим сквозняком.
В этот раз воздух шел из глубины поддомья. Заходил под землю далеко от того места, где стояли они с Имой, но точно снаружи, со свежести. И пусть быстро налипали поверх него затхлые подземельные смрады, все равно в основе своей был этот ветерок чистым и живым.
