Зубы мертвой скрипнули в темноте, лег на полотно очередной безупречный стежок.
Безупречное знамя для безупречной армии. У Люсьены тысяча воинов, послушных, словно струны мандолины в руках умелого музыканта. Она видит свое войско, понимает, чувствует его. Ее солдаты — как часть организма, они приращены к ней. Они ходят идеальным строем — а это ого-го как непросто, заставить подволакивающих ноги мертвяков идеально ходить. В сражениях они быстрее и согласованнее многих. Иные личи, не скупясь, губят своих мертвых солдат, чтобы после собрать из погибших очередной урожай, а у Люсьены никто не идет зря в расход. У иных личей, что ни битва — то новая нежить, не знающая толком хозяйской руки, а у Люсьены все вышколены, и в рядах полный порядок.
Она хороша здесь, в Мортелунде. И это злит, потому что она могла бы быть живой, там, в Данмаре…
… живой и не менее успешной в делах войны.
У нее должна быть, пусть не другая, но настоящая, полная дел, задумок и эмоций жизнь.
При жизни Люсьена, как могла, пыталась доказать свою состоятельность отцу. Объяснить, что она — нечто большее, чем просто украшение интерьера в замке Фур, но глава семейства не слышал и не видел ее в упор. Итог был печален — Люсьену отправили на смерть, когда у рода обнаружилось древнее проклятье, снять которое можно было, только пожертвовав кем-то из членов семьи.
И самой бесполезной отец счел ее…
— Люсьена! Можно тебя на пару сло… Ай, зараза! Чтоб тебя! Ногу отпусти! — выругался появившийся в дверях незваный гость.
То ли он поднялся в башню абсолютно неслышно, то ли хозяйка покоев слишком сильно погрузилась в свои мысли… Первым чужака заметил неказистый коротконогий монстр, похожий на помесь ящерицы, бульдога и табуретки. Он бросился на вошедшего и с рычанием впился ему в сапог. Следом с лежанки царственно поднялась могучая левкрота, по-песьи вскинулась передними лапами гостю на грудь. Острые копыта зацепили и порвали ветхую ткань поношенного мундира.
— Хайна! Ухват! Место! — Люсьена окриком отогнала чудищ, сердито оглядела визитера, откладывая незаконченное знамя. — Что нужно? Что с твоим лицом, Архо? Кого ты опять обокрал?
— Никого, — косясь на бдительного Ухвата, лич пересек комнату и опустился на обитый линялым бархатом стул возле окна. — Это лицо я одолжил на время. Чуть позже верну. Или выкуплю у хозяина.
Лицо и вправду было великолепным! Такому позавидовали бы в свою плотскую бытность даже великие и прекрасные древние духи. С этим лицом Архо был почти как живой. Черные волосы обрамляли бледную кожу, оттеняли слегка неровно посаженные глаза разного цвета…
