Андрей тоже перекрестился на икону, крепко сжал тезкино плечо: «Господи, до каких же степеней мук дошел сей человек, ежели впал в такие откровения!»
Он решительно поднялся:
− Ты как хочешь, дружище, а я на покой… Полно душу терзать…
Вместо ответа тот посмотрел глазами, полными слез, схватил Преображенского за локоть и притянул к себе.
И тот сдался, присел рядом, чувствуя, как трещит голова, глянул на часы: тикал третий час. Услышанное теснилось в голове, переплеталось с дурными воспоминаниями недавней ночи и щипало душу. Пламя свечей временами лихорадил сквозняк − за окном разгулялся ветрюга. Северный и буйный, он приносил с притихшей пристани надрывное эхо разбивающихся о камни волн.
− Я гадал, батюшка живьем меня съест, на другое и не рассчитывал, ночи не спал: одними молитвами жил и всё ждал, что вот… придут за мной, постучат в двери. Дело-то шумную огласку приняло, докатилось аж до самого губернского сыску… Все же поповская дочь… Родственники ее подняли сущий ад. Но более всего на свете я боялся теперь мести Митрофана. Его холодные глаза преследовали меня ночами.
− И как же тебя Бог миловал?
− Стыдно сказать, капитан: батюшка-благодетель выгородил меня, подлеца; а я-то, дурак, и рот разинул от счастья, точно кита хотел проглотить.
− Да как же это случилось?
− А так! − Черкасов сжал кулак. − Нашли крайнего: во всём обвинили кровного братца моего.
− Но это… − Андрей потемнел лицом.
− Да замолчи ты!.. − несчастный нервно сцепил пальцы в морской узел. − Еще одно слово, и я погиб!
Преображенский уметил, как друг заморгал, как покатились по его щекам слезы, и понял, что не ему судить сей пасьянс…
В душном молчании офицеры еще раз подавились водкой, второй полуштоф обмелел до дна. Пыхнули трубками, и Черкасов, взяв себя в руки, закончил:
− Делу плесенью обрасти не дали. Митрофан был закован в железа и по этапу отправлен на сахалинскую каторгу… Маменька, царствие ей небесное, сраму того не пережила: в ту же годину скончалась.
− А что теперь с братом твоим, знаешь?
Черкасов мрачно покачал головой, чиркая вилкой по пустой тарелке.
− Сгинул, поди ж, там… Кто с нее, «золотой», возвращается?..
За окном хрипуче проголосили первые петухи. Офицеры шатко, как при качке, поднялись из-за стола.
− Не тужи, Андрей Сергеевич… Снявши голову, по волосам не плачут. Радуйся, что хоть «правда» твоего батюшки беду от тебя отвела, схоронила от…
− Помилосердствуй, Преображенский, − капитан положил ему на плечо руку, − да на кой черт мне такая правда, коли за нею смерть стоит да вериги боли сердечной. Уж где после того не хаживал по морям, в каких странах не был, Андрюша, ан нет! Во снах приходят, я их вижу ясно, как тебя, и зовут, зовут меня к себе − я их убийца…
