— Имей в виду, что Шику всегда останется моим мужем, — злобно шипела Аманда. — Я никогда не отпущу его от себя.
— Он давно от тебя ушел, — спокойно ответила Селена. — Ушел, потому что разлюбил. Хотя из человеколюбия оставался с тобой какое-то время, жалел тебя за то, что ты стала инвалидом.
— Жалел? Меня? Он? Да я сама кого хочешь пожалею! — Аманда вскочила с кресла и. подбоченившись, прошла мимо Селены. — Теперь ты поняла, какой я инвалид? Да я еще всех вас за пояс заткну. Вы тут все у меня еще попляшете!
Перед подобным бесстыдством Селена на секунду онемела. Она плохо относилась к Аманде, очень плохо, но если это было возможно, стала относиться еще хуже. А может быть, лучше. Потому что эта молодая женщина, изрыгающая ругательства, пышущая злобой, показалась ей вдруг бесноватой, от которой лучше держаться подальше, но с которой нечего спрашивать — она не в себе, она одержима бесами.
— Ненависть погубит тебя, Аманда, — сказала она. — Ты уже потеряла фабрику, потеряла мужа, можешь потерять и все остальное. Подумай об этом. Возмездие неизбежно. Вчера оно настигло Эзекиела, завтра может настигнуть тебя.
Аманда насторожилась. Что случилось с Эзекиелом? Что эта кретинка называет возмездием?
— Ну и какое же возмездие настигло этого, как его там, Эзекиела? — спросила она.
— Его арестовали, но сейчас он в больнице с пулевым ранением. — Селене нечего было скрывать: пусть все знают, что бывает с насильниками и убийцами.
Новость неприятно поразила Аманду. Неужели Эзекиел в руках полиции? Он может выдать и ее. С него станется. Чем-чем, а верностью он не отличался. Всегда был готов предать, чтобы спасти свою шкуру. Тадеу весь в него. Такой же предатель, как его папочка. Одна надежда, что разоблачительные признания не выгодны ему самому. Конечно, не выгодны. Ведь есть еще Силвейра. Эзекиел знает, что ему будет от Силвейры, если только он позволит себе бросить хоть малейшую тень на Аманду.
Все эти мысли мгновенно прокрутились у Аманды в голове, и она успокоилась. Вошедшего Шику она встретила лучезарной улыбкой.
— Селене не на пользу заключение, — с кошачьей мягкостью сказала она. — Она и раньше была грубовата, а теперь стала законченной грубиянкой. Я приехала ее навестить, несмотря на боли в ногах, на усталость после дороги, надеялась, что она раскаялась, пожалела о том, что наделала, и посмотрел бы ты, каким ушатом грязи она меня облила! Меня, беспомощную калеку!
Шику не выразил ни сочувствия, ни возмущения. Он только вздохнул, потому что вновь он был между двух огней, потому что вновь возобновлялась борьба между соперницами. И будто в подтверждение его мыслям Селена сказала:
