- Я русский бы выучил только за то, что на нем разговаривал Ленин! - выпалил по привычке народный поэт, и вдруг неожиданно добавил, - а о чем он мелет я так, к сожалению, до сих пор не понял, товарищи.
Отчего товарищи его тут же уронили на мостовую.
Все события повторялись с какой-то упрямой точностью. Максим Горький вновь поначалу не принял революцию, написал Ленину гневное письмо, запечатал конверт и уже хотел, было отправить его в Кремль, но вдруг вскрыл конверт и насыпал туда пригоршню радиоактивного полония, от которого потом месяц светились по ночам все крепостные стены Кремля, и в округе облезли все кошки и голуби.
Впрочем, и Каплан была уже другой, ее научили стрелять, купили очки и ручной гранатомет, все напрасно, дело и тело революции было бессмертным.
Вслед за пролетарскими поэтами и писателями встали из гробов деятели науки, красные директора, беспризорники, первые пионеры и первые комсомольцы. Все они смешались с лояльными к ним живыми людьми, для общего гнева которых уже не хватало обычных погромов новых русских, которых стали уже экономить и казнить только на лобном месте на Красной площади, в прямом эфире основных каналов телевидения. Специальные игровые телепередачи "Казнь-2" и "Званный ужас" стали настоящими хитами российского телевещания.
В стране запретили практически все, женские прокладки, секс, иностранную музыку, Спид, DVD, креветки, копченую колбасу..., в общем, почти все, что последние десять лет растлевало нашу страну, но гражданская война так и не началась, потому что было не с кем - белые так и не проснулись. Советские ученые зорко присматривали за теми местами, где в революцию закапывали трупы белых офицеров и рядовых белогвардейцев. Белые упорно себя не проявляли, бороться было не с кем, революция была в опасности.
Одно дело, скакать на пулеметы с шашкой наголо, чтобы отдать жизнь за счастье трудового народа, другое - жить в стране свершившейся революции, где все поголовно за красных и все думают одинаково. Граждане постоянно друг перед другом все делили и переделивали, и друг о друге заботились, как родственники, и так сильно любили социалистическую Родину, что публично не только пели ей стихи, но и плакали от счастья. Соберут большой митинг, и плачут, и плачут.
А белые так и не воскресли. Живые красные боялись мертвых красных, которые в свою очередь тоже боялись теплых, как они звали обычных людей.
В деревнях не проснулись кулаки, в лесах не завелись банды зеленых, в песках и горах не вылезли басмачи, удивленный красный командир Щорс на взмыленной лошади метался по Сибири, но некого было зарубить, потому он согласился пересесть на "Хонду", правда, с правым рулем.
