А потом вдруг на внеочередном съезде партии выступил перед всеми любимый Ленин и сказал, что не "лучше меньше, да лучше", а "больше и хуже", его не поняли, но бурно зааплодировали.
- Будь проклят тот народ, который не хоронит в земле своих покойников, и как музейную мумию показывает меня уже столько лет подряд!- с обидой в голосе красноречиво сказал Ленин. - Они ведь вместе со мной оставили всех нас не зарытыми, и до сих пор не похоронили старую вражду, разделившую русский народ на два лагеря, в котором давно нет ни правых и ни виноватых.
В ужасе застыли в зале теплые и холодные, когда Владимир Ильич вдруг стал перед переполненным залом на колени и, умоляюще попросил:
- Спрячьте меня, товарищи, от врагов, которые видят в моем высушенном теле пугало коммунизма, спрячьте меня от друзей, которые рассматривают меня, как нетленный символ их веры, - Ленин опустил голову и еще тише добавил, - заройте меня, товарищи, если сможете.
Весь зал при этих ленинских словах тоже упал на колени, и только Дзержинский едва удержавшись на ногах, всей своей нескладной фигурой метнулся к трибуне:
- Белые встают, по всей стране из могил поднимаются!
В сторону Москвы со всех четырех сторон уже летели полки мертвых белогвардейцев на своих мертвых конях, такие же страшные и беспощадные, как красные, и их заржавленные сабли рубили по пути всех оставшихся живых, которые только что пережили кровавый приход красных покойников. В этой безмолвной атаке не ржали оскаленные лошади, открытые рты всадников не выпускали изо рта боевого "ура", лошадиные копыта не касались январского снега. За веру, царя и отечество они мчались по полям и дорогам без единого звука, и лишь с хрустом отлетали головы попавшихся на их пути живых, не успевших посторониться от этой настигшей их белой правды.
А в магазинах Москвы уже пропали лопаты, потому что каждый мертвый красный после знаменитой речи Ленина считал своим долгом как можно быстрее явиться на место своего прежнего захоронения, вырыть себе могилу и самозахорониться. К вечеру все мертвые красные уже были в земле, а белые орды, так и не долетев до столицы, вдруг сами растаяли в воздухе, как белым прахом присыпав всю землю светлой памятью о себе.
Уже к полуночи и сам Ленин пошел в Мавзолей.
Его шаги не отпечатывались на январском снегу, и изо рта не белело дыхание, а у часового при Мавзолее стыли от этой страшной картины зубы, но он и глазом не повел на Ильича, как вдруг Ленин сам заговорил с солдатом:
