У меня не осталось ничего, что поддержало бы мой дух. Забрали даже браслет. Решили, что я могу повеситься на нем. Или зарезаться «ключом жизни». Иронично получилось бы.
Меня замучили анализами и тестами. Три часа гоняли по всем закоулкам моей запутанной жизни, которую я задалась целью представить следователю предельно простой и общественно безопасной. Такая укороченная, безобидная версия жизни − замужество, развод, опять замужество, работа, одна подруга, один муж, два трупа. Даже ребенок поймет, что я не виновата.
− Вы производите впечатление совершенно вменяемого человека, − разочарованно говорил следователь Свиридов, листая досье на меня − неожиданно пухлое, с фотками.
− Это плохо?
− Как вам сказать? Это зависит от того, что вы предпочитаете − тюрьму или дурдом? Последнее слово, конечно, останется за психиатрами, − на своей работе Свиридов стал философом, не иначе.
− Отправите меня на освидетельствование к психиатру?
− Вынужден. Зверская картина преступления располагает обратиться к специалистам по мозгам и душе. Не переживайте, это не больно. Позадают вам вопросы, молотком по коленке стукнут. Не больно.
− Дайте мне таблеточки какие-нибудь, чтобы заснуть, − попросила я. − Эта картина преступления у меня в глазах стоит. Не могу от нее избавиться ни на минуту.
− Вы с ума сошли! Здесь не аптека. Сами заснете. А не заснете − так еще лучше. Может, совесть замучает, завтра начнете говорить правду.
Напоследок Свиридов с видом профессора, которого нерадивая студентка вынудила поставить ей неуд, хотя он изо всех сил и с лучшими побуждениями вытягивал ее на более высокую отметку, произнес:
− Главное, что меня беспокоит сейчас, куда с места преступления подевались сердца вашего мужа и вашей подруги? В материальном смысле этого слова. Где их вырванные сердца? Думайте, гражданка Нарышкина, думайте. Ваша откровенность могла бы избавить нас с вами от многих хлопот и взаимного непонимания.
В итоге, я всю ночь пролежала почти без сна, не считая короткого забытья, носом в стенку каземата, раз за разом прокручивая в голове все, что произошло с того момента, как я порезала пальцы, распаковывая сувениры из Египта. Я не знала, как это объяснить, не видела выхода, не чувствовала себя в безопасности даже здесь − за толстыми стенами, под охраной. И забытье было больным, коротким. В том сне-забытьи на мою голову сыпался песок, ноги обнимал зеленый туман, рядом играли на мизмаре, и что-то вновь мешало дышать.
