С этими словами он преодолел три ступеньки, достал из кармана маленькую серебряную трубочку и дунул. Раздался едва уловимый писк, похожий на комариный, а через несколько секунд из-за угла здания показался экипаж. Остановив карету перед нами, кучер проворно спрыгнул со своего места, поймал указующий на мой чемодан взгляд Маркаса Двейна, подхватил поклажу и снова взобрался на козлы, чтобы разместить и закрепить ее на крыше.
Мужчина открыл передо мной дверь экипажа и предложил руку, чтобы помочь забраться. Я отказываться от вежливого жеста не стала и через несколько мгновений уже находилась на удобном сиденье, а мужчина, расположившийся напротив, стучал по стенке кареты, давая знак кучеру трогаться. Легкий рывок - и дома в окне экипажа поплыли стройной чередой один за другим, словно провожая меня в дорогу.
Долгая поездка наедине с незнакомым человеком – не самое приятное времяпрепровождение. Поначалу неловкость накатывала волнами после каждого движения, его или моего, если он обращал на него внимание. Но потом, когда мы выехали за пределы родного городка, серебристо-серый шорох гравия и строгий, словно метроном, стук лошадиных копыт заполнили пространство рассветной мерцающей дымкой, в которой, то и дело, расцветали бутоны пения то одной, то другой птицы. Я заслушалась. Мне еще никогда не приходилось выезжать из города, поэтому сочетающиеся именно таким образом звуки я слышала впервые. Перед глазами проплывали зеленые деревья и трава, умытая росой, поблескивающей в отсветах утреннего солнца, а перед внутренним взором, по мере вплетения новых звуков, сероватая картина насыщалась все большим обилием красок. В какой-то момент, мне подумалось, что такую честную мелодию жизни я могла бы слушать гораздо дольше, чем половину дня. Мерное движение экипажа очень скоро укачало меня, и я задремала, забыв о неловкости и смущении. Проснулась же от внезапного появления прямо по середине яркой палитры грязно-коричневой кляксы, звучащей, как… Как сотня разбитых тарелок? Вздрогнула, распахнула глаза и удивленно осмотрелась: рессоры экипажа мягко пружинили на брусчатке, мы медленно проезжали мимо опрокинутой телеги, возле которой стояли необхватного вида женщина и не уступающий ей в объемах мужчина. Первая голосила на всю округу и костерила несчастного подрагивающего телесами супруга так грозно и увлеченно – если не сказать, вдохновенно - что боязно стало даже мне. Звуки ругани, глухих пинков злосчастной телеги и черепков посуды, смещающихся все дальше и громче с каждым, полным злости ударом, заставили передернуть плечами: стало физически неприятно, как будто в уши пытались забраться толстые коричневые гусеницы.
