Сколь ни было тягостно и горестно мое положение, сколь ни теснила грудь мою тиранская несправедливость моих мучителей, но при всем том не мог пропустить без внимания похвальбы пришедшего старосты, говорившего прочим старшинам и богатым нашим людям о чрезвычайной к нему милости управляющего. Этот злой безумец, прибежав в толпу подобных ему дураков, говорил с восклицанием: "Ах! как милостив до меня управляющий и как меня любит: целые два часа разговаривал оп со мною!"
После сего пересказывал со всею подробностию, в котором управляющий, называя его самыми скверными и непотребными местоимениями, указывал ему: вот ты того-то еще не сделал; поди скорей сделай вот то-то, я тебе приказывал, поди исполни и проч. и проч., прилагая к каждому слову брань самую низкую. В сие время я был уже в таких летах, что мог правильно различать худое от хорошего, но, казалось, что, кто бы как ни был прост, из пересказу старосты заметил бы, что в каждом слове к нему управляющего заключалось в самой сильной степени презрение как к человеку низкому, подвластному до неограниченности и глупому. Однако он был доволен собою и принимал то за благоволение, в чем соглашались с ним и прочие, с немалым к нему уважением и удивлением говоря: "Ах! подлинно, как он к тебе милостив, как тебя любит и прочее".
Нелегко было собрать 35 человек; ибо бедные, зная свою участь, укрывались. Их набирали без всякого личного назначения, а кого только могли поймать. Мне досталось бы пролежать связанным до следующих суток, если бы не был взят на поруки. Набравши нас определенное число, на другой же день отправили весьма рано. Навьюченные провиантом на неделю, прибыли мы к Аракатской горе и взяли кратчайший путь по левой ее стороне; но зато претерпели чрезвычайные трудности, ибо очень часто доставалось карапкаться на четвереньках; сверх того, мы лишены были почти совсем возможности отдохнуть от усталости, ибо страх быть уязвленными от змей и других вредных гадов, и особенно от морма, {Морм по фигуре походит на скорпиона, но мягок, как мышь, и покрыт шерстью, которая бывает рыжеватая, черная и других цветов. Морм от земли прямо бросается в лицо. Язвы его смертоносны.} не позволял нам присесть, и мы на каждом шагу проклинали монаха, за которого страдали. Поднявшись от подошвы горы на некоторое расстояние и перейдя вброд вытекающую из нее реку Анперт, вошли мы в разоренное место, называемое Аван. Здесь увидел я в горе пещеру под натуральным каменным видом и полюбопытствовал в нее войти, но, сделав не более пяти шагов, не осмелился по темноте идти далее. При самом входе приметны еще некоторые старинные надписи; а отголосок, отдающийся в пространстве сего жилища усопших в древности, дал мне знать, что оное было довольно велико. По рассуждению о месте и по надписям догадывался я, что тут, конечно, должны быть погребены владыки и знатные древнего царства армянского. Заключение мое, думал я, без сомнения справедливо, ибо Аван за несколько сот лет был большим городом. Любопытство меня мучило, я желал узнать сие место и досадовал, что никто, кроме меня, не обращает на него внимания. По счастию, между попутчиками нашими случился один престарелый армянин, который приметил мое беспокойство и сам вызвался сообщить мне свои сведения. Он рассказал мне, что по разрушении армянского нашего царства жители столичного города Анни по уважению и любви к памяти умерших царей своих, чтоб прах их не был попираем нечестивыми пришельцами, перенесли гробницы их и скрыли в сей пещере.
