Управлявший сотский, десятник и прочие злые люди весьма обрадовались, что я по-прежнему попался в их когти. На другой же день по приходе моем к матери, весьма рано, когда мы еще спали, десятник пришел за мной и повел на работы, из коих между прочим занимался и канканною работою, {Канкан работа есть ископание колодцев, посредством коих от высоких или холмовых мест проводят на поля под землею воду. Таковые колодцы и проводимые ими сообщения до желаемого места по чрезвычайной вязкости и плотности вообще тамошнего глиняного грунта земли никогда не осыпаются и могут назваться вечными.} в которых и упражнялся я два года почти всякий день, кроме воскресных, при сеянии пшена ходил мутить воду; гонял птиц при хлебном посеве; работал при сеянии хлопчатой бумаги; обрезывал виноградные сучья; жал хлеб, резал солому и, словом, исправлял всякие сельские работы по моим силам. Сверх того, в рабочее время летом, после полудня, обыкновенно посылаем был с быками и буйволами на поле для кормления их; причем должно было за ними смотреть; чтоб не ели травы, так называемой юнжа,[28] которая сеется нарочито. {Трава сия косится в лето по три раза и употребляется в корм только сухая, ибо скотина, наевшись ее сырой с корня, раздуется и лопнет менее нежели чрез час. В таких случаях помогают только тем, что, насыпав объевшейся скотине в проход толченого, перегоняют беспрестанно до тех пор, пока ее очистит. Юнжа первоначально имеет довольно приятный вкус, и молодые люди едят ее стебель, очищая от листьев, которые довольно велики.} По воскресным же дням, а иногда и после работы, когда только мог, тайно ходил ко второму моему учителю продолжать учение и к священникам, с коими бывая при исправлении ими разных по духовенству треб, доставал за то по нескольку денег. По прошествии таким образом двух годов учитель мой стал стараться, чтоб определить меня опять в монастырь учиться переплетать книги. Похваляя мои способности, он представлял необходимую в том нужду, ибо кроме его и первого моего учителя, других мастеров не было. — По уважению представления его и по повелению патриарха принят я был в монастырь и назначен в ученики. — Такая перемена весьма много обрадовала бедную мать мою, брата и сестру, а неприятелям нашим испортила много крови. — Я ходил с мастером каждый день в монастырь и учился переплетному мастерству. Кроме весьма изрядной и довольной пищи, которую я имел за общим столом с мастерами и служащими при них мастеровыми и рабочими людьми, получал жалованья в месяц по 30 пар. Стол разделялся на две части, за один садились все духовные, а за другим мастера и мастеровые люди, всего человек до трехсот, а в другое время, при случае приезжающих на поклонение, бывало и до пятисот кроме еще тех, кои занимаются полевыми монастырскими работами, которым стол давался особо. — Целое лето провел я очень хорошо; а в зимнее время никакой работы не производилось. В продолжение же хождения моего в монастырь летом случилось увидеть мне там весьма странное происшествие. — Один из приехавших поклонников, богатый армянский купец, давал монашествующим обед, за которым находился и я. По тамошнему обыкновению в продолжение трапезы никто не смеет говорить ниже одного слова и все должны внимать поучению или рассуждению на священное писание, читаемым с кафедры одним из духовных. Подобным образом и в тот раз была читана особая речь с присовокуплением некоторых похвал означенному купцу за его усердие и ревность. Но один из архимандритов, возвратившийся пред тем временем в монастырь из другого государства, где он находился по духовной своей должности при чтении означенной речи, во время стола завел разговор с сидевшим подле него товарищем. Главный архиепископ с кротостию заметил ему, что он будет иметь время наговориться и после; но архимандрит из гордости пренебрег его запрещением и продолжал свой разговор. После стола архиепископ донес о том патриарху и с бедным архимандритом сделали фалаха, приговаривая в продолжение оного: "Вот ты теперь имеешь свободу не только разговаривать, но и кричать как тебе угодно". По обыкновению фалаха продолжалось довольно долго и окончилось тем, что архиепископ сказал почти бесчувственному архимандриту: "Ну, что ж ты замолчал и не говоришь?" — В тот самый день, возвращаясь домой и будучи возмущен сим приключением, шел я в задумчивости. — На дороге встретился мне незнакомый человек, ехавший верхом. Приметя мое смущение и печальное лицо, спросил меня с участием человека чувствительного, кто я такой, куда и откуда иду и от чего так задумался. Причину примеченной им во мне печали отнес я собственно к своему состоянию. Узнав, что я бедный сирота и учусь в монастыре переплетать книги, он просил меня достать ему церковный часовник, сочиненный покойным Симеоном, обещаясь за сие вместо денег подарить мне овец и лошадь. Из столь щедрого и знатного обещания заключил я, что он человек богатый и добрый и что требует от меня часовника единственно для того, что хочет оказать мне благодеяние. Я охотно обещал ему выполнить его желание. Он следовал за мною к селению и, узнав наш дом, сказал мне, что за часовником приедет чрез несколько дней. Мать моя была об нем одинакого со мною мнения, по тому более что ничего подозрительного в нем не представлялось. Неизвестный человек, не получив еще от меня ничего, на другой же день вечером, как уже стало довольно темно, привел к нам пару овец, сказав, что, имея надобность быть недалеко от нас, вздумал исполнить частию свое обещание и напомнил мне об моем. Я сообщил ему тут же несколько тетрадей, кои нашел я в типографии брошенными за нечистою отпечаткою, а другие оставлены были за излишеством, уверив его, что непременно соберу и весь экземпляр. Оставалось больше еще половины, но взять было негде, а обещание надобно было непременно исполнить. И так другого средства не было, как остальное число тетрадей отнять от некоторых полных экземпляров, которые продавались каждый по шести рублей; а чтоб достать сию сумму честным образом, так надобно бы было мне служить в монастыре два лета. И так я решился на похищение тем с меньшим затруднением, что оно для типографии ничего почти не значило; а я между тем был беден; иметь же овец и лошадь значило весьма много. Мысль, что тогда буду я не то, что был прежде, восхищала меня. Как скоро неизвестный человек приехал, то я с радостию вручил ему остальные тетради. Он также был сему рад и той же ночи принес третью овцу в мешке. На сей раз поступок его, или благодеяние, показалось матери моей сомнительным. Она осмелилась спросить его, для чего он овцу принес в мешке. Для того, отвечал он, что такой хороший мешок может тебе быть весьма пригоден и нужен по домашнему употреблению, и я нарочно взял его от моего народа. — Слова
