Чешская хроника | страница 28
Вы же, которые являетесь правителями, найдите название моему поступку. Если это моя заслуга, то оповестите всех о том, сколько я заслужил, если же вы считаете, что совершенное мною — преступление, то вы обязаны мне тем более, потому что вам не надо совершать теперь самим этого преступления. Неужели вы должны были пощадить ребенка, зная, что отец его убил наших детей и хотел, чтобы ваши жены кормили грудью щенят? Поистине
Так вот, без пролития вашей крови повержен тот, кто мог стать мстителем за отцовскую кровь, тот, кто мог бы причинить вам вред. Ну так идите, княженье примите без промедленья. Что будете вечно и счастливо вы им владеть. нет опасенья».
Сказав это, он показал при этом на тарелке детскую голову, которая черты живые еще хранила, но лишь не говорила. Князь ужаснулся, сердца дружинников затрепетали, поднялся ропот. Тогда князь от страшного дара взор отвращает и такую речь начинает:
Преступления твои уже все превосходят, за подобное люди должных кар не находят. А за проступок такой ведь придумать нельзя ни меры пристойной, ни казни достойной. Иль ты думаешь, я не посмел бы свершить все то, что ты сделал, когда б захотел? Мне можно было убить недруга. но не тебе своего господина. Содеянное тобой превышает то, что может быть названо проступком. Всякий, кто убил бы тебя или присудил бы к смерти, совершил бы двойное прегрешение, так как он был бы грешен в том, что убил тебя и в том, что ты убил господина и из - за этого двойного прегрешения он стал бы втройне грешен. Если ты надеялся получить вознаграждение за столь необычное преступление, то знай, что мы даруем тебе самую высокую милость, — право выбрать один из трех [видов] смерти: или ты бросишься вниз с высокой скалы, или сам повесишься на каком - либо дереве, или покончишь с преступной жизнью с помощью своего меча». На что преступник ответил со вздохом: «О, как плохо человеку, когда происходит не то, на. что он надеялся», и, отойдя в сторону, тотчас же повесился на высокой ольхе. Поэтому ольха эта, пока не упала, так как стояла у дороги, называлась ольхой Дуринка[162].
Так как описываемое произошло в древние времена, то мы предоставляем читателю судить о том, имело ли оно место или было вымышлено[163]. А теперь я очиню перо для повествования о том, что сохранилось в правдивых рассказах верных людей; перо мое, хотя и притупилось, однако оно будет добросовестно описывать то, что достойно памяти.