И, еще сильней разозлившись, он уселся на лавку и распечатал конверт.
«Дорогой сын, – писала мать. – Места себе не нахожу от беспокойства, больше недели нет от тебя вестей. К нам в Парву нагнали много военных, куда ни глянь, всюду солдаты, солдаты... погоны... Все меня утешают, говорят, что на фронте затишье. Дай-то господи, чтобы совсем окончилось кровопролитие проклятое. Глаза я все выплакала, и многие матери так... Приехал бы погостить, сынок, другие дети часто приезжают, а ты все не едешь. У нас квартирует поляк-майор, милейший человек, умница, все по фамилии своей скучает, по детям, шестеро у него... А благочинного нашего Грозу в Венгрию сослали. Видишь, беда какая! Пэлэджиешу на него донес, что неблагонадежный он, да еще похвалялся, что мог бы его и в тюрьму упечь, и на виселицу отправить. «У меня, – говорит, – даже рука бы не дрогнула уничтожить такую гидру!» Мерзкий человечишко! И как господь терпит таких! Велико и неисчерпаемо милосердие господне!.. А еще иуда похвалялся, что пожалел восьмидесятилетнего протопопа за преклонный возраст, а то не миновать бы ему веревки. И все за то, что святой отец на проповеди призывал не забывать язык предков и веру нашу православную. За то и пострадал...
Теперь у нас на две церкви один дьякон остался, в двух и служит: в большой на заречье и в Иерусалимской часовенке... Каждодневно молюсь я всевышнему, чтобы смилостивился над стариком и нами, грешными. Да услышит господь мои молитвы...
Сотни раз на дню думаю, что было бы, останься в живых твой бедный отец?! Твердый он был человек и, может быть, не пустил бы тебя туда, где ты теперь есть. А мне, слабой женщине, ничего и не остается, кроме как молиться денно и нощно, чтобы защитил тебя господь...
Скорей бы мы, право, замирились с москалями, может, избавились бы от страданий и тягот. С тех пор как Румыния в войну вступила, совсем житья не стало, тоска, тоска грызет... Кланяется тебе Марта, спрашивает, не обидела ли тебя чем? Два письма тебе написала, а от тебя ни звука. И Домша, славный человек, все спрашивает, беспокоится о тебе, как о сыне родном. Ты уж ей напиши, милый, не скупись на слово... Она девушка душевная, нежная, хотя много ветру в голове, по молодости это. Говорит, не могу жить затворницей, на люди тянет, вот и флиртует, любезничает с тутошними офицерами. Ну да бог с ней, молода! Остался бы дома, всем бы нам легче было. Ну даст бог, все образуется. Одно мне теперь утешение – твои письма, жду их не дождусь, с ума схожу ожидаючи. Один ты мне в радость, и вера моя силы дает. Ну, будь здоров, сын! Береги себя и пиши. Да хранит тебя господь! Целую тебя, родной.
