Мы заняли пустыню. Приняли ее такой, как она есть. С невежественными кочевниками-аборигенами, безводную, необжитую, с небогатой фауной и флорой, с сотнями тысяч километров однообразных песчаных равнин. Теперь мы изменим ее. Построим города, научим жить в них аборигенов, откроем для них заводы, школы, больницы, добудем воду, посадим деревья, остановим песок...
Мы все это сделаем. Только вот когда? Приезжая сюда, я думал, что наши машины понадобятся максимум на несколько месяцев: нужно было основать первые две-три базы, проложить главные дороги - а дальше придут строители, инженеры, мелиораторы, агротехники...
Не получилось. Места, которые мы выбирали для баз, были удобны, пески неподвижны. Но стоило хоть немного обжиться, обосноваться, привыкнуть, как песок активизировался. Громадные массы кремнезема приходили в движение, грозя похоронить под собой базу. Приходилось спешно сниматься с места, снова мотаться по пустыне в поисках подходящего уголка. Находили новый участок, где песок точно уж был неподвижен, закреплен длинными корнями корявых кустов... И снова песок приходил в ярость, снова надвигались сыпучие волны, и мы опять эвакуировали базу. Сейчас она располагалась в трехстах километрах к востоку - еще каких-нибудь пять часов езды с обычной скоростью, нет, не пять, я забываю, что мы не одни, с повозками нам понадобится около двух суток. Да еще остановка. Восемь бронеходов передового отряда торчали в песке, не трогаясь с места, уже двадцать пять минут. Когда двигались, было легче. Хотя мы и злились, что приходится бежать от песка, все же мы были заняты, мы работали, не вылезая из машин сутками. Мы страстно желали закрепиться и поэтому двигались. Мы хотели бы остановиться. Но, ясное дело, не так, как сейчас.
Бронеходы стояли. Томительно тянулось время. Дул ветер, и сыпался песок. Хаскинс вдруг грустно и жалобно замычал себе под нос, явно полагая, что поет. Я не мог уловить мелодию. Покосился на него. Откинувшись в водительском кресле, полуприкрыв глаза, он разнеженно стонал. Заунывная песня как нельзя больше подходила к обстоятельствам: воет ветер с песком - и воет Хаскинс. У меня сразу заболели уши. Не столько от ветра, сколько от Хаскинса.
Я сказал негромко:
- Хас-скинс! Пр-рекратить!
Он открыл глаза и удивленно посмотрел на меня. Он никак не ожидал, что мой приказ может относиться к сфере его личных интересов и поступков, касаться способов его самовыражения. Я был его командиром, а он моим подчиненным - что да, то да, но еще ни разу я не делал ему замечаний по поведению... прямо как в школе. Он понял это и обиделся. Я не мог запретить ему петь и не должен был запрещать. Оставалось теперь только постараться не допустить разлада.
