. «Ах, Рената Муратовна, — бормотал Виталий Иосифович себе под нос, утрачивая боевой пыл, —
надевают их, как, впрочем, и другие предметы одежды, что нижней, что верхней. Очень советую вам каждый вечер перед сном читать стишок Маршака “Жил человек рассеянный” — он там много чего
надевает. Или затвердить детскую напоминалку: одеть Надежду, надеть одежду». Конечно, думал он, предполагается, что на канале «Культура» есть литературные редакторы, но, видимо, они впали в такой экстаз, слушая неповторимый вкрадчивый голос вечно юной — спасибо крему «Черный жемчуг» — знаменитости, что обо всем позабыли.
Еще уязвляли ранимого Виталия Иосифовича, в юности пережившего, а затем изжившего увлечение иноязычной лексикой, повсеместно встречаемые английские аналоги вполне распространенных и понятных русских слов. Прочитав как-то вывеску «Поставщик лоукост туров», он патриотически возмечтал, что когда-нибудь, гуляя по Лондону, куда имел обыкновение отправляться время от времени, чтобы прижать к сердцу дочь, обменяться крепким мужским рукопожатием с внуком и сделать «козу» крохотной внучке, так вот, гуляя по этому городу, встретит призывную надпись CONTRACTOR OF DESHEVYE TOURS. И погрустнел.
Оставь свои иеремиады, Виталий Иосифович, ведь и твоя речь показалась бы варварской и безвкусной интеллигенту, жившему век назад... Что до рекламных рифм, то и Маяковский, уж на что мастер, не шибко заморачивался, когда свои плакаты лепил, Резинотрест прославлял: «Раскупай, восточный люд, лучшие галоши привез верблюд!», «Резинотрест — защитник в дождь и слякоть, без галош Европе сидеть и плакать». И все это — после «Я тоже ангел, я был им — сахарным барашком выглядывал в глаз, но больше не хочу дарить кобылам из сервской муки изваянных ваз».
Но злой старик не унимается. Жене:
— Ты смотри, что пишут! — И тычет в обложку любовного романа, забытого подругой Елены Ивановны на крыльце «Веселой пиявки». — «Ее прозе присущи удивительная глубина и пронзительность, равной которой не встретишь ни у одного современного писателя». Я тут того... нырнул в глубину удивительную: «Она вздрогнула и дико раскрыла глаза. Так дико, что даже он — знавший все ее взгляды — смутился. Лицо ее побелело, потом темно покраснело, потом вся кровь снова отхлынула от него...» Какова пронзительность, а?
С годами раздражение Виталия Иосифовича от нелюбезных ему речений только усиливалось. Он еще сильнее вытягивал губы, круче изгибал брови, противнее шевелил пальцами, а также громче — и визгливей — похрюкивал, досаждая домашним. Домашних, правда, было немного — жена Лена да пес Ларсик, причем последний оставлял словесные выкрутасы и претензии Виталия Иосифовича без внимания. Но Лене приходилось терпеть.
