Паренек молчаливо упирался, стиснув в кулаке стакан с красным.
— Ну тогда как хочешь, — наконец сказал, вставая, отец. — Раз уж мы оба здесь оказались, выбью для тебя местечко.
* * *
Господин Феликс Мери-Шандо, который, фантазируя о великих убивицах, изумлялся в своей дневниковой записи от 20 сентября 18** года плебейкой, торговавшей копченой селедкой, не умел заглядывать в будущее. Ему вскружила голову заболевшая раком и раскаявшаяся Виолетта Нозьер, которая наливала кофе из цикория и сивуху охранникам шлюза под лубочной картинкой с Сакре-Кёр. Быть может, бакалейщица из Клермон-Феррана кончила бы точно так же, кабы не ведала тайн великого искусства.
Господин Феликс Мери-Шандо не только не умел заглядывать в будущее, но и не ведал о смесях, которые с широкой раболепной улыбкой специально для него готовила Тереза. То были мерзостные и примитивные соединения тартрата сурьмы или сурьмяного винного камня, тонкие порошки голубовато-белого цвета, чей сладковатый привкус сливался со вкусом легких блюд и пирожных, так нравившихся господину Феликсу Мери-Шандо.
Тереза Пютанж действовала неторопливо, осторожно, малыми дозами, руководствуясь жестокими и нелепыми мотивами. В своем безумии она надеялась на огромную часть наследства, повинуясь импульсам, проистекавшим из социальной озлобленности и одновременно из подавляемого либидо. Она травила, прежде всего, потому, что была прирожденной отравительницей, как другие рождаются с каким-нибудь дефектом, например, с искривленной ступней.
В тот день она приложила особые старания, готовя суфле с гран-марнье, и потому на господина Феликса Мери-Шандо напала такая рвота, что желудок, казалось, пытался вывернуться наизнанку, словно перчатка, и вдобавок хозяин страдал бешеной диареей. Вызвали доктора Готье, тот пришел в замешательство и прописал лечение, но оно не подействовало. Три дня и три ночи ужасных страданий, пока утром 11 мая 1913 года Тереза не обнаружила своего хозяина, скрюченного в испачканных калом простынях. Господин Феликс Мери-Шандо сорок пять лет бросал вызов смерти, играя в русскую рулетку, но перед кончиной еще успел осознать, что никогда не был любим и уходил, так и не испытав любви сам.
Ему уже было 88 лет, и Тереза надеялась, что врач объяснит смерть этим преклонным возрастом. Но доктор Готье отказался выдавать разрешение на захоронение и потребовал провести вскрытие. Тереза, которой следовало бы знать, что некоторые фокусы не удаются дважды, теперь уже сама почувствовала себя при смерти и прикинулась мертвой, будто зверюшка в опасности, что боится выдать себя малейшим движением. Она сидела смирно, пока все внутри переворачивалось от страха. Временами снова цеплялась за иллюзорные надежды, но горло перехватывало, все тело бросало в жар, и в глубине души Тереза хорошо понимала, что никакого спасения нет. Потому она почти не удивилась, невзирая на потрясение, когда жандармы пришли ее арестовать, и трясущимися руками, с подступающей рвотой, приготовила свой узелок. Когда ее передали в прокуратуру, она принялась упорно, непоправимо, зверски косить глазами. Прибегнув на суде присяжных к отчаянному, насквозь противоречивому запирательству, она провела в тюрьме остаток жизни, которая оказалась длинной, завершив тем самым цикл предопределения, установленный Кальвином и янсенистами, пошедшими по стопам Августина Блаженного.
