Действительно, ради чего он отказывается от короны Валанты? Ради чего он лишает любимую женщину цели и смысла жизни? Она — прирожденная королева, она живет благом своей страны, глупо предлагать ей сменить ее жизнь на что-то другое. На его жизнь.
— Ты права, любовь моя. Королевой ты будешь смотреться намного лучше, чем маркизой.
— Так ты не допустишь этого брака? Поверь, это не только ради блага Валанты, это ради блага твоего брата! Он просто не понимает, с кем собирается связаться. Ты же знаешь, ты сам видел ее.
— Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы Люкрес сам отказался от дурной идеи. Принцесса Ольбера будет ему куда лучшей партией. Но завтра я должен передать его величеству Тодору волю императора, а его воля — помолвка Люкреса и Шуалейды.
Ристана вздохнула и кивнула.
— Помолвка… Ее сложно будет разорвать, но возможно. Дайм, любовь моя, обещай, что моя сестра не выйдет замуж за его высочество Люкреса! Ради нас обоих. Ради наших будущих детей.
Дайм резко поднялся из-за стола, отошел к окну. Глянул на свое отражение в темном стекле.
«Ты понимаешь, в какую игру вступаешь?»
Отражение сверкнуло бирюзовыми глазами — яркими, ярче императорских — и усмехнулось. Оно прекрасно все понимало. И прежде всего, что шер категории дуо не будет всю жизнь терпеть, чтобы его дергали за поводок и командовали «к ноге». Он будет верен императору. Безусловно верен. И будет заботиться исключительно о его благе и благе империи. Даже о благе августейшего брата Люкреса. Но так, как он сам понимает это благо. Он — шер второй категории, менталист, и ему виднее, чем почти бездарному Люкресу.
Что ж. Время пришло раньше, чем Дайм рассчитывал. Но не в его привычках отступать.
Обернувшись к Ристане, — она ждала, стоя около стола и нервно сцепив тонкие руки, — Дайм прямо глянул ей в глаза и шагнул к ней.
— Люкрес ее не получит, — искренне и убежденно пообещал он. — Ни за что.
— Даже если она не темная?
— Ни темную, ни светлую. Никакую!
Ристана довольно засмеялась и повернулась спиной.
— Ослабь мне корсет, душно. Не звать же камеристку? — Она искоса поглядела на него, приглашая…
Приглашения Дайм не понял. Что делать, возвышенные чувства не сочетаются с плотскими утехами. И не стоило Ристане делать этого шага. До свадьбы — то есть пока Дайм не избавится от печати — их любви суждено оставаться невинной.
Он ловко распустил последние петли шнуровки, избегая касаться обнаженной женской кожи даже в перчатках: хватит на сегодня незабываемых ощущений. Пусть в свои тридцать один Ристана выглядит юной богиней, пусть по ней сходит с ума половина шеров Валанты, пусть даже Бастерхази не способен остаться равнодушным — ни одна женщина не стоит такой боли.
