Азарин извлёк что-то из кармана:
— Светокомпенсатор, — он протянул Глебу круглые, с толстыми стёклами очки. — Действуют как прибор ночного видения, только эффективнее.
Глеб вспомнил, что Лаэндо не выносит света… выходит, в камере темно.
— А это передатчик, — Азарин вручил ему микрочип, похожий на бусину: крошечный зеркальный шарик. — Ваш разговор будет записан. И отсюда мы всё услышим; если что-то пойдёт не так, Лаэндо тут же обезвредят.
— Главное, — напутственно вставил Хромов, — узнай, что ему известно о Кали.
— И не дай себя запугать, — дополнил Азарин. — Что бы ты ни услышал, сохраняй невозмутимость.
— Как на ЭНПД? — уточнил Глеб.
Азарин отвёл взгляд. Вряд ли он притворялся — похоже, совесть его и впрямь кольнула… Или хотя бы её остатки.
— Ладно, я всё понял, — Глеб надел очки, — открывайте уже…
Створки расползлись, сзади фыркнула химера. Въехав в камеру, Глеб услышал пение:
У окошка не сиди,
Ты на небо погляди.
(тяжёлый лязг: за спиной закрылась дверь)
Ворон крыльями взмахнёт,
Твою душу украдёт.
Вспышка — светокомпенсатор «приспособился» к тьме. Глеб увидел комнату, благодаря очкам казавшуюся освещённой. Стены, пол и потолок стерильно белые. Впереди решётка, за ней «апартаменты» Лаэндо: кровать, умывальник, унитаз, стол со стулом. На нём зеркальник и сидел — лицом к двери.
Сидел и пел:
Душа в пепел превратится
И уже не возвратится.
Пепел ветер разнесёт,
Дьявол песню допоёт.
Глеб оцепенел. В Лесовье он Лаэндо едва видел — была ведь ночь… Зато теперь рассмотрел.
Тот был раздет до пояса и бос: скелет, обтянутый кожей… причём снежно-белой. Рёбра выпирают, вместо глаз — провалы без век. Волосы длинные, прямые. Грудь в язвах; некоторые сочатся гноем — почему-то зелёным.
Подавив тошноту, Глеб услышал:
— Кто-то въехал, а не вошёл… Ну здравствуй, мальчик из неволшебки.
Глеб молчал. Лаэндо развёл руками:
— Прости, что я не при параде: как ты помнишь, мой костюм обгорел. Но я и в нём был бы слаб — костюм глаз не вернёт… Глазами мне служил фамильяр, погибший из-за тебя!
Ужас Глеба перешёл в ненависть. Но ответил он бесцветно, словно все чувства умерли:
— А ты убил маму и усадил меня в это кресло. Мы с тобой даже не поквитались.
— Так ты был одной из моих жертв? — Лаэндо явно удивился. — Я не знал… Не помню их лиц — уж прости мне эту небрежность.
Глеб сжал подлокотник, хотя сжать хотелось горло зеркальника.
— Вспомнишь, — пообещал он, — воображение поможет. Когда свихнёшься в своём каменном мешке.
