"Знаете, дорогой Сергей Вадимович... к сожалению... проклятый бизнес... совершенно не оставляет времени... читать", - сказал Пуго, когда они встали из-за стола и наступил момент прощального рукопожатия. Эту простую фразу он произносил долго, с расстановкой, как бы раздумывая над каждым словом. Руку Магорецкого задержал в своей большой, но мягкой ладони. Они уже стояли у раскрытой двери кабинета, а в приемной, отвернувшись к окну, застыл охранник, готовый проводить посетителя. "Мое литературное развитие остановилось на Дюма, Достоевском, Чехове, - продолжал Пуго, медленно и как бы нехотя отпуская руку гостя. - Совершенно не знаю, что пишут современные писатели, - читать нет времени. А вот в театр хожу. "Таганка", "Табакерка", "Ленком"... Все спектакли Фоменко. У Сатарнова все видел по три раза. Знаете, театр - более концентрированное искусство, чем литература... А без искусства жить нельзя. Нам, атеистам, иначе нечем жизнь оправдать, да?" Это был не вопрос, а утверждение, произнесенное совсем тихо, с какой-то виноватой улыбкой.
Придуряется мужик, думал Магорецкий, спускаясь по лестнице вслед за широкой спиной охранника. Ну прямо Актер Актерыч! Нужно ему жизнь оправдывать! Да нет, конечно, придуряется, гонит. Но хорошо вошел в роль и, похоже, сам верит каждому своему слову. Да пусть! Если даст денег на театр, кому важны истинные мотивы? Пусть играет в аристократа, пусть гонит, пусть придуряется - ему, Магорецкому, на это решительно наплевать. Он будет ставить спектакли - такие, какие сам считает нужным.
Ладно, там будет видно. Пока же он остается в институте. Приказа об увольнении еще нет, его занятия - в сетке расписания, за ним по-прежнему закреплены аудитории и репетиционные залы, и он будет работать. Уж две-то недели по крайней мере. Да хоть бы и неделю. Или даже одну репетицию...
Приехав от Пуго домой, он принял душ, выпил кофе и к двум был в институте.
Студенты ждали и в этот раз аплодисментами встретили его обычное "Работать. Ра-бо-тать!"
Курс сильно поредел. Те, кто не желал участвовать в "глумлении над русской классикой", понятно, отсутствовали. Но первый состав - все до единого были на месте. Вообще-то даже и хорошо, что лишние отсеялись. В последнее время его не оставляло ощущение, что, всучив этот курс, его намеренно подставили. Пригласили только затем, чтобы раздавить. Принимая наследство Громчарова, он только в первый месяц с гордостью думал о себе как о верном ученике, подхватившем дело учителя. Школу. Но, как только впрягся в работу, сразу прозрел и понял, что свалял дурака: никакой школы не было. Курс чудовищный по своей бездарности. Старик, видимо, был уже в маразме: откуда набрал он этих заштампованных провинциальных актеров, выпускников областных театральных училищ, пригодных разве что для бандитских телесериалов? Из восемнадцати человек хоть как-то работать можно было едва ли с половиной. Да и из этой половины, пожалуй, лишь человек пять годились вполне. Можно представить себе, как прошлой осенью ухмылялся ректор, подписывая приказ о назначении Магорецкого: он-то знал возможности курса и, небось, уже тогда предвкушал провал выскочки-модерниста, который почему-то пользовался чуть ли не мировой славой.
