Снова в цепях.
Во тьме.
В который раз? Глокк давно сбился со счёта.
Но теперь все стало намного хуже. Воздуха не хватало. Мешок на голове удушал смрадом мочи и пота. Стискивающая шею верёвка впивалась в кожу обжигающим жгутом. Разъедающая жара плавила мысли. В горле саднило, а кишки сплелись змеями, моля хотя бы о капельке воды.
«Вот дерьмо».
Проклятая тьма. Но сквозь плотный мешок Глокк чувствовал палящее солнце и жар раскалённого песка. А ещё зловоние неотёсанных харматских солдат. Конвоиры переговаривались на своём гаркающем наречии, время от времени передавая друг другу мех с водой.
«Ублюдки. Хоть бы глоток дали».
Глокка взяли ночью, пока он спал. Гребаный дед, у которого он укрылся, сдал его с потрохами. Пустынники и кочующие от оазиса к оазису дикари готовы родную мать продать, за пару медяков. Или за просто так. Старый хрыч не оказался исключением.
После бессонной ночи, полной бесконечных допросов и истязаний, Глокка погрузили в повозку и повезли на край̆ мира. Он так и не понял, чего от него хотели добиться. Краем уха Глокк слышал разговоры. Тихий шёпот солдат, которые боялись произнести вслух само только название этого места.
Чёрная яма.
Оттуда не выбираются. Это билет в один конец.
«Дерьмо».
Сначала его обвиняли в заговоре с Оком Поднебесья. Называли предателем и предлагали покориться воле султана. Иначе его ждало сожжение и мучительная смерть в языках Вечного пламени.
«Глупцы. Я и есть огонь!»
Затем они спрашивали про какую-то «кровь». Якобы Глокк угнал целую телегу этой штуки и спрятал, чтобы продать врагам Хармата.
«Это даже смешно. Я положил столько ублюдков и невинных людей, а попался за кражу, которую не совершал».
Плечи горели огнём. Мышцы затекли, а раны, оставшиеся после пыток, нещадно стонали. Под запёкшейся кровавой коркой чувствовались зуд и шевеление. Они сводили с ума, и не было от них спасения. Оставалось только беззвучно рычать, закусив губу. Но самое страшное было не это.
Запястья стискивали браслеты. Даже на солнцепёке, гладкий металл обжигал своим холодом. Глокк машинально поглаживал оковы и с ужасом осознавал, что больше не может призвать свой богородный дар. Тот сжался, как испуганный котёнок, где-то на задворках души, жалобно попискивая и растворяясь в пустоте с каждой минутой. Его огонь затухал…
Глокк обречённо вздохнул. Выбора не оставалось.
«Значит, Чёрная яма… И как я вляпался в это дерьмо…»
В небесах горланил одинокий коршун. Его крик отражался от стен каньона, эхом уносясь до самых горных вершин. Он ждал, когда обессиленный пленник рухнет с повозки. Ждал, когда беспощадное солнце сделает своё дело. Ждал сытного пиршества.
