Он был опытным и знающим моряком и мог рассуждать о навигации с обескураживающей фамильярностью, употребляя при этом столь сложные специальные термины, что мне, штурману-самоучке, каким я себя считал, оставалось только, запинаясь, признаться в своем невежестве. Поэтому я очень удивился, когда Сэм, которому была хорошо известна образованность приятеля, сделал штурманом не его, а меня. Зато из Купидона вышел блестящий помощник капитана. Он был отвратителен по своим человеческим качествам; как финансовый компаньон сперва разочаровал нас, а под конец превратился в обузу.
После того, как мы расстались с «Дирекшн», бот, подчиняясь прихотям Купидона, направился прямиком к Новой Шотландии. Сначала в проливе Хелл-Гейт он врезался носом в большую баржу и повредил ее. Затем Купидон сунул свой нос в Вестпорт, чтобы пару деньков там поразвлечься, а после — в Провинстаун для знакомства с местным колоритом и выпрашивания сигарет. Потом в Галифаксе помощник позолотил картушку компаса под руководством местного мастера. В конце концов за два дня до нас «Дирекшн» прибыл в озеро Бра д’Ор и стал на якорь у Баддека.
Там пришлось недельку поработать. Бот вытащили на сушу, починили, ошкрабили и окрасили заново. Шкипер трудился над корпусом и оснасткой, я делал полки и стойки для припасов и укладывал провизию, моя милая жена наводила блеск и чистоту, а помощник грузно перебирался с койки на койку, когда его об этом просили, да покуривал. Ничто так не бесит окружающих, как чья-то инертность. Купидон своим присутствием мозолил нам глаза и мешал работать, к тому же нам пришлось расправляться с беспорядком и грязью, горой немытой посуды — воплощенным результатом целого месяца беспробудной лени Купидона. О том же свидетельствовали и опустошения в продовольственных запасах: половина яиц и большая часть консервов были съедены, в то время как скоропортящиеся продукты мокли на дне трюма.
В соответствии со своим темпераментом шкипер не выказал ни малейшего намерения взяться за дисциплину на корабле даже тогда, когда бунт и мятеж казались неминуемыми. А дело шло к этому. В самом начале путешествия, во время которого три человека на протяжении недель должны были жить в тесных границах маленького суденышка и с утра до вечера представлять друг для друга все человечество, вдруг обнаружилось, что один из этих людей — подлый лентяй, настолько увиливающий от всякой ответственности и работы, что это угрожает моральному духу всей экспедиции. Хоть бы уж отплыть, думал я, может быть, тогда дело пойдет иначе. И в надежде избавиться от этой занозы, портившей мне настроение, от этой туши, мешавшей нам передвигаться, я потребовал, чтобы, пока я нахожусь на борту, помощника там не было. И он действительно не появлялся. Вот теперь можно было работать! И даже петь при этом.
