Ее взгляд наполняется беспокойством.
— Что?
Раздраженно заворчав, провожу рукой по волосам и смотрю на нее.
— Сегодня снова пялился на эту проклятую стену и понял, что цвет не тот.
— Понятно.
Я сердито фыркаю.
— Наверно я веду себя как гребанный псих.
Меня охватывает злость, и я наливаю себе еще вина.
— Нет, Чейз. Посмотри на меня.
Подношу полный бокал к губам и смотрю Тори в глаза.
— Может, я смогу помочь. У тебя есть какие-нибудь фотографии того цвета, который ты хочешь подобрать? — спрашивает она.
Закрыв глаза, я вспоминаю ее платье в тот роковой день. Я также вспоминаю испуганные глаза Эшли, которые позже сверкали обвинением в том, что я сделал. Это воспоминание вызывает тошноту, цвет проскакивает в моем сознании, и я резко открываю глаза.
— Не-а.
Тори хмурится и бросает взгляд на реку.
— Ты нашел его в своем буклете?
Киваю и делаю глоток вина.
— Номер восемнадцать.
Она еще больше хмурится и судорожно выдыхает.
— Ты когда-нибудь думал, что возможно никогда не сможешь найти правильный цвет, сколько бы раз не перекрашивал эту стену? Сколько бы оттенков не перепробовал? Чейз, ты когда-нибудь задумывался над тем, что так ты стараешься исправить то, что невозможно исправить? Ее больше нет, и неважно, сколько раз ты нанесешь краску на стену, это никогда не совпадет с той живостью, какой обладала она.
Мои глаза горят от слез ярости, и я стараюсь их сдержать.
— С каких пор вы стали доктором, мисс Ларкин?
Тори делает глоток вина и выпрямляется. Больше нет той женщины, которую я имел честь узнавать в течение последних двух недель. Теперь передо мной сидит фурия, Виктория.
— Помнишь все те разговоры о поддержке другого в трудные времена? — спрашивает она уверенным голосом.
Я приподнимаю бровь, в то время как она продолжает.
— Так вот это мой черед поддерживать тебя. Просто хочу сказать, приди уже, мать твою, в себя! У тебя небольшой срыв, Чейз. И единственный способ "поддержать тебя", который знаю, я называю жестокостью из милосердия. Выбрось из головы все мрачные мысли и сконцентрируйся на настоящем. Я помогу тебе покрасить эту чертову стену, потому что ты мне дорог, и, честно говоря, мне нравится, как ты смотришь на меня, когда я в твоей одежде. Вместе мы покрасим стену в цвет номер восемнадцать. Но, милый, — вздыхает она и тянется к моей руке, — на следующий день, когда ты проснешься? Стена снова будет не того цвета. Неважно, сколько раз ты перекрасишь ее, она никогда не сравнится с нашими воспоминаниями.
