— Очень мне надо тебя нюхать, — отозвался Максим, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал от обиды, как у сопливого малыша. — Задохнуться боюсь.
— Чё ты сказал?! — возмутился Серёга — больше для порядка, чем в реальном стремлении устроить скандал. Просто не хотел ронять авторитет в глазах одноклассников. — А ну, повтори!
— Ой, да заткнись ты, Королёв, — внезапно вмешалась Лера с явной досадой, даже раздражением. — Так суетишься, как будто сам и есть — вор. Ну-ка, признавайся, ты стырил у Чащина бутерброды?
— Мне что, больше всех надо? — сразу теряя запал, отозвался одноклассник. — Сдались мне его благородные бутербродики, от них, небось, потом неделю с унитаза не слезешь — это не для наших простых желудков.
Лера порылась у себя в портфеле и достала припрятанную после столовой сдобную булочку, обсыпанную сахарной пудрой.
— Чащин! — окликнула она Максима, протягивая булочку ему. — Бери, ешь. Нельзя весь день голодным ходить, ты у нас мальчик музыкальный, нежненький… ещё в обморок грохнешься, не дай бог. Как мы все это переживём?
Если бы Лера просто предложила ему эту проклятую булочку, он немедленно забыл бы прошлые разногласия и принял угощение с благодарностью. Но уничижительное окончание фразы и насмешливые искорки в странных глазах одноклассницы моментально погасили вспыхнувшее было у Максима чувство горячей признательности за участие, а раздававшиеся вокруг сдержанные хиханьки да хаханьки ещё больше разозлили мальчишку.
— Иди ты со своей булкой… знаешь, куда? — грубо отозвался он. — У тебя и руки, небось, немытые. Я не знаю, за что ты ими сегодня хваталась. Может, помогала своей матери туалеты драить… — добавил он, непрозрачно намекая на профессию Лериной родительницы.
Девчонка вспыхнула заревом, а глаза её из тёмно-голубых вдруг резко сделались ярко-зелёными от злости — как Максим ни сердился на неё, а всё же благоговейно замер, будто загипнотизированный подобным эффектом.
Несколько секунд она пристально, с ненавистью, раздувая ноздри, вглядывалась в его лицо… ему даже показалось на миг, что она собирается его ударить. Однако Лера просто шумно выдохнула, а затем — как бы нехотя — процедила сквозь сжатые зубы:
— Каз-зёл!.. — и демонстративно отошла к своей парте.
С этого дня и началась их долголетняя война.
Мама никогда не скрывала, что мечтает сделать из него великого музыканта, не особо-то заботясь мнением самого Максима на этот счёт. Понятное дело, для пацана его возраста занятие музыкой было скорее наказанием, чем удовольствием: ему гораздо интереснее было бегать во дворе с другими мальчишками, драться, орать и беситься, чем играть на инструменте. Но мама уже мысленно распланировала его будущую блестящую карьеру и даже купила сыну детскую скрипочку — “четвертинку” — с прицелом на дальнейшие занятия. Несмотря на это, сам Максим долгое время не воспринимал её разговоры всерьёз, надеясь, что она перебесится и передумает.
